Сергей Юрьев - Хрустальная колыбель

— Юм? Может быть, хоть ты одумаешься? — Герант вовсе не надеялся, что Бранборг-младший согласится отступить, но не мог не спросить. — Знаешь ведь — оттуда мы можем и не вернуться, а Холм-Дол без лорда тоже нельзя оставить.

— Мне гадалка говорила, что я долго проживу. — Юм улыбнулся широко и беззаботно — похоже, он действительно радовался предстоящему приключению, как будто не было сырой темницы, долгих блужданий в подземных лабиринтах, встречи с нимфой и скрипа повозки, сводящего с ума… — А после всего, что было, я ей почему-то начинаю верить.

— Молодые не верят в смерть, потому и гибнут так часто, — заметил Герант и вопросительно посмотрел на Ойвана.

— А что я потом Алсе скажу? У нас, если вождь сказал, расшибись, а сделай. — Сааб хотел было добавить про Рысь-прародительницу, но вовремя прикусил себе язык. После той ночи на берегу Дрёмы Прародительница являлась ещё дважды — среди бела дня лежала на ветвях, склонившихся над тропой, но никто, кроме Ойвана, её не заметил. — Опять же кинжал мне вождь подарил…

— Ну ладно. Если вернёмся, меч тебе подарю, — пообещал Герант. — Мне он всё равно уже давно не по чину.

Ойван едва сдержал радостный вопль, но тут же успокоился, решив, что и впрямь сначала надо вернуться. Там, за воротами, которые, по слухам, веками не открывались, могли остаться навсегда либо Герант, либо он сам, либо меч, либо все сразу.

Засов намертво прикипел к скобам, а между ржавыми створками, на которых едва различался кованый орнамент из причудливых сплетающихся символов, невозможно было заметить никакой щели — они, казалось, навеки срослись под бугристой коростой ржавчины.

— А ну-ка, Пров, не забыл чин поклонения Морху, которого уже нет, и потому с ним встретится лицом к лицу всякий, кого тоже не станет? — Герант положил тяжёлую ладонь на плечо волхва.

— Ну уж нет! Язык свой этой гадостью больше поганить не буду, — тут же отозвался Пров. — Геккор ныне Морха не жалует. Может, Безымянный твой к нему благоволит? Тогда ты и говори…

— Ты не понял, Пров… — Служитель достал из-за пазухи серебряную ложку и начал ей отскребать засов от струпьев ржавчины. — Ты не понял… Нам туда надо. Другого пути нет. Пока я распутаю те заклятия, которые тут расставил смуглокожий, может и год пройти, может и десять. А здесь всё просто, только об этом никто не знал. Надо Морха попросить, дверь и откроется…

— Так он и открыл! — вмешался Ойван, но волхв так глянул на него исподлобья, что тот поспешно умолк.

Там, где Служитель скоблил засов, вдруг обнаружился тусклый жёлтый металл.

— Ржавое золото! — воскликнул Пров, вспомнив, как проржавела и рассыпалась в прах позолота на идолах, с которыми не пожелали соседствовать Зеус и Геккор.

— Именно, — согласился с ним Герант. — Золото, сотворённое из Глины Небытия, ржавеет, когда о нём забывает тот, кто его создал.

Только что очищенный металл вновь покрылся тонким слоем ржавчины.

— А может, проскоблить его насквозь, — предложил Юм, осторожно прикоснувшись к засову.

— Не поможет, — отозвался Герант. — Ворота — что… Ворота — это только металл, да и тот порченный. Тут заклятье лежит — именем Мороха, Светлого Стража, Хранителя Узилища…

— Кого-кого? — переспросил Ойван, косясь на волхва и видя, что тот готов разразиться долгой и заковыристой бранью. Пров терпеть не мог, когда при нём говорят на языке Холма, которого он не понимал, и Юма он с самого начала невзлюбил большей частью за то, что тот не знал речи саабов.

— Чем дольше мы препираемся, тем дольше здесь проторчим, — обратился Герант к волхву, пропустив мимо ушей вопрос Ойвана.

— Ну, смотри, Служитель… — Чувствовалось, что Пров уже смирился с неизбежным, и ему от этого несколько не по себе. — Я скажу. Только, когда приведут нас под белы ручки на суд к Зеусу-громовержцу, не забудь сказать, что это ты меня заставил. И ещё, чтоб ты знал: я сам не понимаю, что эти слова значат и кто их выдумал.

Ойвану никогда не приходилось бывать на капище во время таинств. Среди сородичей ходили слухи, что там волхвы говорят с Владыками на их языке. Один дурачок из соседнего становища рассказывал, будто набрёл он как-то ненароком на волхвов, дудящих без дуды и водящих хороводы вокруг идолов. Только на третий день после этого дурачок пропал, и, что самое странное, никто не побеспокоился его искать.

Звуки, которые начал издавать Пров, став лицом к воротам, вовсе не были похожи на речь. Не для человеческой глотки звуки эти были придуманы — они, казалось, рождались где-то чуть ниже желудка и вырывались на волю невообразимой помесью змеиного шипения и рёвом оленя, призывающего самку. А с кованых символов, оплетавших поверхность створок, постепенно, начиная с верхнего правого угла, начала опадать ржавчина, и знаки древнего письма начинали сиять чистым золотом. Ойвану даже показалось, что через плотные облака порвался солнечный луч. Но это сияние не излучало тепло, а наоборот, впитывало его в себя. Знаки на воротах разгорались всё сильнее и сильнее, вскоре на них уже невозможно было смотреть, не зажмурившись, и вместо ржавчины на них нарастал слой изморози. Когда Пров наконец-то умолк, массивные створки превратились в прозрачную тонкую паутину, и Герант, выставив перед собой посох, словно копьё, двинулся вперёд. Нити, до сих пор хранившие форму знаков, смешались и вскоре образовали мерцающий алыми сполохами тугой клубок. Служитель попытался посохом отпихнуть его в сторону, но клубок нитей тут же превратился в клубок золотистых змей, которые уже готовы были расплести свои хвосты и наброситься на непрошеных гостей. Ойван с мечом Геранта в одной руке и кинжалом Алсы в другой метнулся вперёд и несколькими точными стремительными ударами искромсал тварей, пока они не расползлись. Теперь казалось, что путь свободен, но почему-то в первые мгновения никто из четверых не решился сделать первый шаг навстречу непроглядной, влажной, вязкой темноте, которая, казалось, вот-вот выползет наружу чёрным клубящимся облаком.

— Знал бы, что там мерзость такая, — нипочём бы не согласился, — процедил сквозь зубы Пров, не смея шагнуть вперёд, но и не позволяя себе отступить. — Теперь твой черед, Служитель. Погляжу я, как твой Безымянный тебя оборонит.

Герант прикоснулся к плечу Ойвана, который, словно завороженный, глядел, как извиваются на земле обрубки змей.

— Посторонись-ка, — сказал ему Служитель, и тот, не выпуская из вида недобитого врага, слегка подался в сторону. — Вот и славно… Дальше не ходи, пока не позову.

— А я? — спросил Юм, стоявший рядом с волхвом.

— И ты…

Посох вёл себя странно. Обычно, когда где-то рядом сгущалась Тьма, он вспыхивал ярким зеленовато-голубым пламенем, и надо было лишь верно направить ту силу, которая в нём таилась. Но теперь его сияние было едва заметно, а рука уже едва терпела жар медленно, но верно раскаляющегося металла. Значит, посох накапливал Небесный огонь внутри себя, чтобы разом обрушить его на того, кто затаился там, в не отпираемой веками башне. Такого не случалось ни разу с тех пор, когда Гордые Духи, ещё не заточённые в своё узилище, вели навстречу друг другу несметные людские полчища, чтобы потом принести в жертву друг другу ожесточившиеся в битвах сердца. Герант мысленно произнёс Истинное Имя Творца, но Небеса ответили молчанием, а это могло означать лишь одно: он должен стерпеть эту боль.