Марина Кимман - Флейта Нимма

От моих пощечин девушка только перевернулась на другой бок. Что б я так спал!

Проснулась она, похоже, от того, что голая земля не показалась ей удобной.

— Т-ТЫ ЭТО КТО??! — завопила она.

От необходимости представляться в третий раз меня избавил Винф.

— Солнце скрылось. Сейчас побежим, — сказал он. — Как тебя зовут? Не Омо?

— Откуда вы знаете? — теперь ее голос звучал настороженно и почти трезво.

— Скажем так, я одно время общался с кое-кем из ваших… сливных порока. Недолго, правда, но… — он оборвал себя. — Бежать можешь?

Я переводил взгляд с одного на другую, точнее на звук их голосов. И ничего, ничегошеньки не понимал.

Хм, чувство становилось привычным.

— Вперед, — скомандовал Винф и вылетел из тупика, прямиком к тому дому, на который только что взбирался. От неожиданности я застыл на месте, и Омо вышла раньше меня. По стеночке. Шатаясь. Винф выглянул из-за края крыши.

— Ой-ой, так дело не пойдет. Лемт, нам снова придется ее нести.

Я это подозревал.

— Чего ты там бурчишь? — крикнул ойгур, уже скрывшись из поля зрения. — У нас мало времени, полезай вверх.

— По крышам-то почему? — пропыхтел я, переваливаясь со своей ношей через край.

— Хочешь столкнуться со стражами?

— Раньше почему не по крышам бежали?

Ойгур закатил глаза.

— Потому что было солнечно, болван! — сказал он так, как будто это само собой разумелось.

— Он прав, — прошептала Омо. — Обычные стражники-то еще ничего, — она слабо махнула рукой в сторону. — А вот они…

Я проследил за ее жестом.

Там, где солнечные лучи все еще освещали землю, ползали какие-то черные существа. Они походили на гигантских пиявок.

Бежать с девчонкой на спине — это, доложу я вам, не самое приятное из занятий. Во второй раз оно мне понравилось ровно настолько же, сколько в первый. Винф иногда сменял меня, особенно когда нам приходилось перепрыгивать с крыши на крышу, но основную часть пути проделал все-таки я.

Мне было не понятно, на кой она нам вообще сдалась. Ну, оставили бы там, ну и что? Ее же не казнили бы, ведь так?

Только задав себе этот вопрос, я понял, что это неважно. Ее могли оставить в покое, но, в конце концов, она убьет сама себя, при молчаливом согласии окружающих. Как сливная порока. Каковы бы не были мотивы Винфа, они уже не имели значения. Для меня этого было достаточно.

В туче оказалась прореха, и она выпустила солнечный свет как раз тогда, когда нам оставалось две крыши до городской стены. Я оглянулся и примерз к месту: со всего города к нам стекались тени. Они напоминали червей в туше мертвого коня: внезапно выныривали из подворотен, проползали по улочкам, чтобы, в конце концов, найти самый лакомый кусочек. Нас, судя по направлению движения.

Одна из теней вдали вдруг побледнела.

Девчонка, увидев это, стукнула меня ногами. Я рванул к стене так, как никогда в жизни.

Уже покинув Лфе, я успел заметить, что в том солнечном пятне, из которого мы только что выскочили, оказались все тени-стражники. Они бились друг о друга и о границы пятна, как будто пытаясь прорвать их.

Меня продрал мороз, от макушки до пяток. Омо замолотила ногами.

— Ты чего встал???

Винф дернул меня за рукав.

— Укрытие! — заорал он прямо в ухо, и, видимо, крик был единственной вещью, которая могла меня вытащить из этого состояния.

Алис, будущая королева архипелага Чайка, еще в детстве была очарована сказаниями о древних временах Агатхи. Вместо того, чтобы вышивать и учить этикет — как и полагалось юным особам из высших кругов общества, — она сбегала в отцовскую библиотеку.

Когда в дом отца, чатальского аристократа Ууста Гочибе, приходили гости, ее, по возможности, не пускали за стол. Неуклюжесть Алис была феноменальна. Хотя кто знает, как сложилась бы ее судьба, не наступи она на ногу слуге во время смотра невест. Тот, в свою очередь, уронил поднос на Мирлинда, теперь ее мужа и короля архипелага Чайка.

Можно сказать, судьба Алис сложилась не в пример счастливее многих ее ровесниц. Теперь, спустя двадцать с лишним лет, никто не мог запретить ей заниматься любимым делом — исследованием древней истории.

Вопрос Эль Аллегри поставил ее в тупик. На архипелаге Чайка никто не знал о древних народах больше, чем она, но и этого оказалось недостаточно. В библиотеке, равно как и в Государственном Архиве — в котором было реально заблудиться и умереть от голода, — не содержалось ни единого упоминания о совершенном инструменте творчества, или чем-то похожем на него.

Ей было искренне жаль знаменитого художника: он ушел с таким мрачным лицом, как будто у него только что сожгли дом, вместе с самыми дорогими для него людьми и вещами.

Аллегри мучительно размышлял, меряя шагами комнату, которую выделил ему Мирлинд. Он даже и не думал распаковывать вещи, надеясь как можно быстрее отправиться в путь, за флейтой. А теперь? Что теперь?

Он опустился на кровать и невидящим взглядом уставился на голову кабана, висевшего на стене.

Поездка в столицу оказалась в высшей степени неудачной, и куда двигаться дальше, он не знал. Но возвращаться он все равно не планировал.

Что ж, не мешает попробовать еще раз, подумал он. Может, кто-то все же натолкнет его на след.

Спускаясь вниз, к выходу из дворца, Аллегри успел проклясть все на свете, не в последнюю очередь из-за винтовой лестницы, которая, казалось, никогда не кончится. На очередном витке он врезался в непонятно откуда взявшегося на его пути человека.

Раздался сдавленный стон, и человек обернулся. Аллегри узнал рябое, в оспинах лицо.

— Для шпиона, — сказал Аллегри, потирая ушибленное колено, — ты крайне неумело ходишь по тайным ходам, Редмонд.

Тот прикрыл щель в стене, и она стала такой же монолитной, какой казалась сначала. Только теперь художник обратил внимание, что по ступеням лестницы рассыпаны какие-то свитки. Он поднял ближайший и развернул.

Это был чертеж, но поразительно неразборчивый. Помесь планов здания и полного хаоса. В конструкции в некоторых местах присутствовали кристаллы, судя по заданному масштабу, размером с человека, и струны из паутины.

Он посмотрел на Редмонда, приподняв бровь. Тот отобрал чертеж и, хмурясь, принялся собирать свитки.

— Зачем тебе это? — спросил Аллегри.

Ему было неловко, точно он подсмотрел что-то интимное.

Рука Редмонда застыла над одним из свитков, точно он не мог решить — рассказать или все-таки уйти. В конце концов, он пришел к выводу, что поздно метаться, и, успокоившись, надел на лицо маску невозмутимости.

— Это моя разработка, — пробормотал он. Потом, кинув на него испытующий взгляд, сказал. — Дом симфоний.

Возникла пауза. Аллегри это ничего не объяснило, а Редмонд, похоже, все еще разрывался между желанием уйти и желанием объясниться. В конце концов, победило второе.