Марина Кимман - Флейта Нимма

— Еще бы, — она хищно улыбнулась — чужеродная гримаса для столь юного лица. — Как-никак, я использовала это свое "проклятие", когда обходила ловушки, чтобы попасть к тикеге. Точнее, — улыбка переросла в оскал, — я их разнесла. Ловушки, то есть.

— Так вот оно что, — понимающе ухмыльнулся Винф. — Понятно, почему та женщина так на тебя смотрела.

Я не выдержал.

— О чем вы?

— Тикеге — племя вольных женщин-воительниц. Принимают только тех, кто сможет пройти все испытания. Я правильно понял, что ты справилась, но тебя не взяли только потому, что ты альбинос?

Омо кивнула.

— Я "грязная", по их словам. Чтоб им всем сдохнуть, — процедила она сквозь зубы.

Повисло неловкое молчание.

По лицу Омо проскользнула какая-то тень.

— Тучи! — я вскочил.

На небе и вправду появилась целая вереница облаков, и одно из них — довольно большое — скоро должно было закрыть солнце.

— Мало, — сказал Винф, — но ждать некогда. Собираемся! — скомандовал он.

Мы наблюдали за тем, как гигантская тень от облака ползет по склонам гор, пока она не накрыла нас. И тогда мы побежали.

Не стоило обольщаться. То ли ветер поменялся, то ли еще что, но не прошло и получаса, как склон снова был освещен. Мы даже не успели толком спуститься с горы. Мой "сапог" размотался и, зацепившись за камень, остался позади. Не знаю, как я раньше не отморозил себе ноги, но до этого было недалеко.

— Тени! — крикнула Омо.

Я оглянулся. Между землей и небом, на стыке горизонта, росла и ширилась черная полоса.

Даже во Лфе их столько не было.

Мы не успевали. От слова "никак". Добавить еще то, что возле реки оказались стражники. Откуда они взялись, я сначала не понимал; однако когда один из них повернулся, все прояснилось. Их одежда по цвету совпадала с местной почвой — элементарная маскировка.

Я выругался так, что даже Омо уважительно присвистнула.

Умирать не хотелось, но…

— К стражникам! — крикнул Винф. — Лемт, бери Омо на руки, это наш единственный шанс!

— Ну, знаешь, сколько мож..! — я хотел возмутиться этой очевидно бредовой идеей, однако девушка была не столь переборчива и запрыгнула мне на шею. Пришлось ее нести.

— Омо, сделай так, как в Гел-Гирисе!

— Осторожней беги, болван! — прикрикнула она и закрыла глаза.

Мы были уже довольно близко к стражникам. Некоторые из них достали копья, другие мечи, третьи, очевидно, маги, изготовились нас атаковать. Тени сзади настигали.

Перед грудью Омо разгорался белый гелиал.

— Не получается! — в отчаянии прошептала она одними губами. — Не могу сосредоточиться. Не могу сменить цвет… Боюсь…

Я взглянул на ойгура. Тот несся к стражникам, на верную смерть. Ну что мне делать? Что?!

"Действуй", пришел ответ откуда-то из глубин моего сознания, и… что-то поменялось, время замедлилось.

Я посмотрел на Омо. В зелено-голубых глазах отражалось небо, кожа побледнела — еще сильней. Я знал, что могу помочь ей.

Я остановился. Я должен был сказать ей, что она справится. Но не словами — они бы только все испортили.

Все померкло.

— Лемт! Лемт, не стой столбом! Теневые стражи!! О боги, ну зачем я это предложил? — послышался голос ойгура, далекий и как будто ненастоящий.

Я нашел руку Омо и сказал ей петь вместе со мной.

Зрение вернулось позже, чем слух. Омо все еще отсутствовала в своем теле, но уже через секунду и она встрепенулась.

Стражники куда-то исчезли. Чуть приглядевшись, я заметил в реке дрейфовавшие куски земли. Это были люди в маскировке. Остатки отряда лежали на берегу.

А вот тени никуда не делись, но что-то их пока сдерживало. Они бесновались в метре от нас, пытаясь прорвать невидимую оболочку.

— В воду! — скомандовал Винф.

— Ты думаешь, река может нас спасти? Не океан, все-таки… — спросил я, однако ойгур меня не слушал.

— Наполовину, — сказал он. — Доберемся до середины, они отстанут. Иначе проблемы с Нгомеем будут.

Скинув часть груза — я с удовольствием избавился от своей так называемой "обуви" — мы погрузились в ледяную, без преувеличения, воду. Омо взвизгнула, ойгур зашел так, как будто каждый день принимал ванну из растаявшего снега. Последнее, кстати, вполне вероятно, учитывая то место, где он родился.

Я успел подумать, что если и доплыву до середины реки, то утону, замерзнув насмерть. Что ж, поживу на несколько минут дольше…

Нне зззаммерз.

Дом-да-сул, или "приют Солнца", назывался так неспроста. В главном порту Фару, страны, расположенной на южной оконечности материка, Солнце вело себя в высшей степени странно. Каждый день, на закате, оно делилось на четыре части, и, ослепительно вспыхнув, скрывалось за горизонтом. Длилось это явление не дольше полминуты, однако этого было достаточно, чтобы поэты начали слагать о нем песни, а трактирщики — сдирать с посетителей двойные цены, если из их заведения можно было следить за расщепленным солнцем.

Эль Аллегри видел зрелище с корабля. Солнце, вспыхнув, вдруг осветило мир особенно ярко, и это была невозможная красота — Мраморное море, горящее алыми бликами, застывшие во времени лица моряков, скрип снастей и крики чаек… На один, очень короткий миг он пожалел, что бросил рисовать. Еще пару недель назад он бы плюнул на все и сделал бы десяток эскизов прямо тут, на месте.

Но не после того, как он увидел сон о флейте. Даже несуществующая, она манила его сильнее кисти, и он отмахнулся от мимолетного желания.

Солнце скрылось. Мир стал темнее и спокойнее, и тут художник понял, почему море называется Мраморным: дно, судя по всему, было неровным, и в тихую погоду на его поверхности появлялся узор из разноокрашенных слоев воды.

Корабль пришвартовался в порту Дом-да-сула.

Город отдаленно напомнил ему Лаэд — вторую столицу Эоники, в которой он прожил свою юность. Здания, внешний вид людей и их акцент отличались, однако неспешность, с какой здесь все делалось, виделась художнику знакомой и оттого еще более уютной. На Архипелаге Чайка все вечно куда-то бежали.

Аллегри снял на одну ночь небольшую комнату на окраине Дом-да-сула. После морских путешествий он обыкновенно чувствовал себя не очень хорошо, однако что-то внутри него не давало ему останавливаться на месте, чтобы как следует отдохнуть. Уже следующим утром, почти не сомкнув глаз, он отправился в путь.

На выезде из Дом-да-сула он купил повозку и пару мулов. Их звали Кость и Ночка, и, если верить продавцу, они могли бежать чуть ли не два дня без передышки. Вранье, конечно, художник сразу это понял, однако торговаться у него не было желания.

Фару оказалась прекрасной страной. Зима здесь наступала позже, чем на архипелаге Чайка, и потому Аллегри ехал среди все еще янтарно-огненных лесов, освещенных прохладным осенним солнцем. В поселениях царила мирная атмосфера, как и в Дом-да-суле, и Аллегри искренне наслаждался поездкой и своим почти одиночеством. "Почти" — потому что мулы иногда переговаривались между собой, оглашая холмы резкими криками.