Кристофер Сташеф - Шаман

Чалук, не мигая, смотрел в глаза Огерна, потом медленно перевел глаза на Рил.

— Это вопрос к шаману опытнее меня, — ответил он так, словно кто-то вытягивал из него эти слова клещами. — Но такого здесь нет.

Он отвернулся и, разведя в стороны шкуры, закрывавшие вход, вышел из хижины. Огерн вышел следом за ним.

Стояла прохладная весенняя ночь. Чалук обернулся к Огерну:

— Мог бы ты привести Фортора? Он заботится обо всех кланах народа бири. Но он живет в четырех лигах отсюда.

Огер задумался и принялся быстро подсчитывать:

— Это займет всю ночь и большую часть завтрашнего дня…

— И ты успеешь вернуться и узнать, что ее душа уже покинула тело, — кивнул Чалук, поджав губы. — А главный шаман нашего народа живет еще дальше. — Чалук медленно покачал головой из стороны в сторону, не спуская глаз с Огерна. — Нет, Огерн, мы с Мардоной не самые великие из шаманов, но, кроме нас, у племени никого нет. Болезнь Рил — за пределами наших знаний, за пределами наших умений. Теперь твоя жена в руках бога.

— Но мне-то что же делать? — в муках воскликнул Огерн.

— Молиться, — ответил Чалук. — Оставайся тут, неподалеку от хижины, и молись. Если Ломаллин услышит тебя и созовет все свои силы на битву с Улаганом и если Мардона и я сможем дать Рил достаточно силы, горячка может отступить и она сумеет выжить. Оставайся тут, Огерн, и всем сердцем молись Ломаллину.

Долгую-долгую минуту Огерн вглядывался в лицо шамана, после чего кивнул. Чалук отвернулся и, откинув шкуры, ушел в хижину, а Огерн остался на холодном, морозном воздухе — весна только-только началась. Он остался один-один на один со своей душой.

Огерн поглубже вдохнул, наполнил легкие холодным воздухом и ощутил стыд за то, что ему стало легче, — но ведь здесь было так тихо, так спокойно, такой покой был в том, чтобы смотреть на холмы, на голые дубы и вязы, взбирающиеся по склонам к растущим на вершинах соснам. Он медленно развернулся, осматривая окрестности, и наконец почувствовал, что его губы самопроизвольно растягиваются в улыбке. Чалук был прав: его душе надо было передохнуть и обрести силы, которые она передала бы Рил, чтобы невидимый Покровитель подошел к ней этой ночью. Огерн наполнил свою душу покоем ночи, впустил в нее красоту холмов, их крутизну, даже протоптанную тропу, которая вела вдаль через холмы…

И он вспомнил, как глубокой зимой увидел выходящего из-под деревьев Манало. Ах, вот если бы он снова вышел из леса той же тропой! Пошел бы по тропе и вышел бы к деревне…

Огерн ждал, надеясь без надежды, и вся его душа стремилась вверх в безмолвной, неслышной молитве Ломаллину. Он молился, чтобы снова пришел мудрец, чтобы он спас Рил.

Он ждал, и, казалось, от ожидания душа его иссохлась.

Но только сосны упрямо темнели на холмах, а мудрец не шел.

Огерн понял, что у него ничего не вышло, и немного передохнул. Сердце сжималось от боли. Конечно, он не мог призвать Манало, не мог вызвать Ломаллина.

Но он мог просить. И всю эту долгую морозную ночь он просил. Рил лежала в холодном поту, а душа Огерна стремилась ввысь. Мир вокруг него ожил, заиграл красками. Рил умирала, а Огерн все молился, молился о чуде и звал Манало.

Но мудрец не пришел, и небо озарилось восходом.

И из хижины вышел Чалук, положил тяжелую руку на плечо Огерна и сказал:

— Мы сделали все, что могли, Огерн, но этого было недостаточно. Пойдем, попрощайся с ней.

Огерн стоял на коленях — застывший, окоченевший. Медленно-медленно поднялся он на ноги и пошел за шаманом в хижину.

Они вышли оттуда, когда над горизонтом поднялось солнце, чтобы проводить душу Рил на небеса. Некоторое время они стояли молча — Чалук в страхе и тревоге. Лицо Огерна было грозным, а сердце — полным ярости.

Огерн, — умоляюще проговорил шаман, — мы ничего не могли больше сделать.

Огерн рубанул рукой по воздуху.

— Не на тебя я гневаюсь, Чалук. На самом деле и ты, и Мардона все сделали, чтобы облегчить Рил ее последние минуты. Нет, не вы заслуживаете мести.

— Кто же тогда? — спросил Чалук и тут же пожалел о вопросе, потому что Огерн прорычал:

— Ломаллин! — и быстрым шагом отправился к своей кузнице.

Там он схватил молот и принялся колотить по наковальне до тех пор, пока молот не сломался, а наковальня не покрылась вмятинами-следами ярости кузнеца. Но гнев Огерна не унялся. Он смотрел в огонь и молча проклинал Ломаллина, отпуская своему богу оскорбление за оскорблением. Гнев мало-помалу отступал, и вызревал замысел мести. Огерну пришла мысль, что нанести удар Ломаллину он мог бы только через посредничество Улагана, и уж, конечно, покровитель людей получит по заслугам, если Огерн поклонится его сопернику…

Огерн завыл, откинул голову назад и повалился на пол. Ну не глупость ли? Повиноваться и поклоняться богу, который забрал жизнь у Рил? Но к кому же тогда ему обратиться? Какому богу поклониться? Улаган был его врагом, и Огерн решил, что будет изо всех сил бороться с человеконенавистником, проникать в его замыслы и козни и мешать им, когда только получится. Он знал, с каким богом ему сражаться, он понимал это очень хорошо…

Но с чьей помощью? Какой бог мог дать Огерну силы для такой мести? Если Ломаллин обманул его, к кому же ему обратиться за помощью?

Наконец, обессилев от гнева, Огерн повалился на пол кузницы и, рыдая, уснул.

Разбудил Огерна шум взволнованных голосов. Он испуганно огляделся и увидел длинный золотистый луч солнца, пробившийся в кузницу из-под шкур, занавешивающих вход. Огерн огляделся и поразился тому, что еще жив, жив после пережитого горя, и что мир продолжал существовать… без Рил.

При воспоминании о смерти жены у Огерна вдруг опять стало пусто в груди, словно оттуда следом за Рил ушло его сердце. Отчаянно желая забыться, Огерн поднялся и, покачиваясь, вышел из кузницы.

Народ сгрудился около пони, нагруженного двойной поклажей, а рядом с пони стояли четверо мужчин с посохами и длинными ножами, засунутыми за широкие кожаные ремни. Говорили все одновременно — требовали новостей, выспрашивали, что за товары привезли эти люди, тащили свои куски янтаря или олова, выкопанные в скалах в сутках пути от деревни. Огерн смотрел на эту кутерьму безо всякого интереса, поражаясь тому, что им владеет одна только свинцовая тоска. А ведь прежде появление покупателей янтаря вызывало у него радость и восторг. Но какая могла быть в жизни радость теперь, без Рил?

Один из торговцев стоял впереди пони. Он, смеясь, поднял руки вверх:

— Тише, друзья, тише! Не можем же мы сразу выполнить все ваши просьбы! Мы пробудем у вас денек-другой, если вы согласны нас принять, и у нас хватит времени выслушать ваши новости и рассказать вам свои, купить у вас янтарь и олово и продать вам горшки, ткани и украшения с юга! А золота никто из вас не нашел?