Эмиль, Гнитецкий - Благими намерениями

- Так ведь и правда покушался, - побледнел Гинеус, вздрогнув, - Его допросили, он во всём признался. Факты - вещь упрямая, как говорил мой отец.

- Когда казнь, мать вашу?! - заорал Ровид, - если кто и поможет вернуть моей дочери человеческий облик, то только он!

***

Приговорённый к смерти Панкурт с закованными руками и ногами, хоть и последнее явно было лишним, так как он еле ходил с изувеченной ногой, сидел внутри железной клетки с толстыми прутьями. Сама клетка была установлена на специальной повозке, выкрашенной в чёрный цвет, которую называли "позорной колесницей". Её сопровождал конвой с одним из десятников во главе. Повозок было три, и ехали они друг за другом. В других сидели Петжко Укроп и Орих. На каждого смертника выделили по десятку солдат. Помимо них, другие охранники встали в каре и, чеканя шаг, шли торжественным квадратом.

Начинал процессию верховный глашатай в роскошных одеждах, горделиво восседая на породистой лошади, двигающейся донельзя пижонским аллюром. Сбоку от него вышагивал княжеский знаменосец с высоко поднятой головой, осознавая важность момента. За ними шли трубачи и литавристы. Потом, приговорённые под надёжной охраной и, наконец, замыкала шествие телега с палаческими инструментами на всякий непредвиденный случай, если смертник начнёт дерзить или отказываться от обвинений. На ней были сложены кнуты, плети, клейма, топоры разного размера, щипцы, клещи, ножи, ремни и верёвки. Отдельно стояла жаровня с углями, которые помощник палача периодически поддувал, чтобы не остыла. Всё это добро так же охранялось несколькими стражниками.

Процессия перемещалась без спешки. Толпа следовала за позорными телегами по бокам и сзади. Кто-то сокрушенно качал головой, кто-то просто стоял и провожал осужденных молчаливым взглядом. Большинство же составляли те, кто ругал и оскорблял узников последними бранными словами. Мольх заметил, что чем неприятнее и уродливее человек - тем крепче и сильнее он ругается. Крики ненависти чередовались со злобными насмешками, и особо строптивых стражникам приходилось отгонять, как надоедливых ос от сладкого, используя при этом несильные тычки оружием.

Оба разбойника имели жалкий и несчастный вид побитых щенков. Орих трясся, как студень. Его рот беззвучно открывался и закрывался, по пухлым щекам текли слёзы из узких щёлочек. Всё лицо стражники разукрасили в кровоподтёки и синяки, они едва начали заживать. Всем видом он напоминал гигантского ребёнка, которого сильно выпороли за непослушание. Петжко же, уронив голову на грудь, и пребывая в онемении и ступоре, смотрел в одну точку перед собой, не реагируя на происходящее вокруг. Друг с другом они не разговаривали. Оба разбойника были также закованы в цепи и одеты в порванные рубахи.

Меньше всех повезло Мольху. Когда его выдернули из околотка и объявили, что повесят, тот стал сквернословить и материться, костеря стражников последними словами. Графа до предела возмутило то, что его вешают, как последнего разбойника, а не рубят голову, как человеку благородного происхождения. Ещё его взбесило, что на него надели рваные обноски, а не одежду, соответствующую статусу. Но особенно возмутило, когда ему вознамерились предусмотрительно заткнуть рот кляпом, дабы не сказал чего лишнего по дороге. Это хоть и с трудом, но было со злобным смехом и оскорблениями, что никакой он не граф, а наёмник из черни, осуществлено. И вот теперь он, погрузившийся в горесть и отчаяние, ехал позади двух бандитов, словно оставленный судом на десерт, самый важный преступник, которому будет уделено особое внимание. Сыскарь всю дорогу пытался угадать, что же было написано в признательных листах, которые он подписал под пытками, ведь ему так и не дали их прочесть. Попутно в его голове крутились расплывчатые образы: "Подсолнухи, книжный шкаф... Откуда взялся этот бред?".

Ярко светило солнце и дул приятный освежающий ветерок. Казалось, что небо и земля поговорили и решили помочь провести казнь во всём великолепии. Центральную площадь города, имевшую вид правильного квадрата, в спешке украшали флагами и гирляндами. Самые красивые украшения поместили на ратуше - высоком здании со стройными башенками, узорчатыми каланчами и окнами, суживающимися кверху. На балконах и в окнах близлежащих домов зажиточные горожане вывешивали цветастые ковры. Спешно собранные со всего города мусорщики торопливо заканчивали приводить площадь в надлежащий вид. Плотники, начавшие работать ещё ночью при свете костров, почти сколотили эшафот. Блеск оружия конвойных, грохот литавр и вой труб, развевающееся по ветру княжеское знамя - всё придавало каравану торжественность и театральность.

Наконец, свернули на главную площадь Любеца. Народ подтягивался к месту казни многочисленными тонкими ручейками со всех сторон в самой лучшей одежде, которую только могли себе позволить. Число их, собравшихся на зрелище, было огромным. На всех лавочках, на площади, на крышах близлежащих домов не осталось ни одного свободного места. Любопытные зрители находили любые возвышения, с которых могли созерцать экзекуцию. Из слуховых окон выглядывали преотвратительные гнилозубые хари. Сборище грозилось закончиться грандиозной давкой и стражникам приходилось зачастую вынужденно применять грубую силу, чтобы хоть немного рассеять очаги уплотнений. Поодаль стояло несколько крытых телег, запряженных лошадьми-тяжеловозами, в которые периодически запихивали особо драчливых и непокорных. Не трогали только коробейников, которые сновали в толпе, предлагая разные напитки и бесхитростную снедь.

На площади в непосредственной близости к эшафоту находились деревянные помосты под усиленной охраной. Войти внутрь обширного каре войск разрешалось только сословным людям. На лавках уже сидели знатные и уважаемые люди города. Некоторые напускали на себя столь надменный и напыщенный вид, что казалось, они вот-вот лопнут от собственной важности.

Толпа вела себя по-разному. Одни негодовали, тихо возмущались и шептали, что лучше бы преступников тихо вздёрнули на заднем дворе какой-нибудь тюрьмы и дело с концом. Такие были в меньшинстве. Другие всем своим видом показывали, что им до зуда в одном месте не терпится посмотреть, как вздёрнут живых людей. Были и предприимчивые прохиндеи, которые, стараясь не поднимать ажиотажа, делали ставки на время, за которое приговорённые испустят дух. Заключали пари даже на способ казни, ибо никто не знал, как именно собираются лишить жизни осуждённых. А были и те, кто высказывал готовность собственными руками помогать палачу. Их было тоже немало. Но все были согласны в одном: из этой казни собираются сделать пышную церемонию, по всем правилам ритуала.