Ольга Громыко - Сборник Профессия: ведьма

И руку ко мне тянет – с кровати сдернуть. Я его – подушкой:

– А неча было жениться, коль чреслами слаб!

Не стерпел Кощей такого поношения, осерчал вконец:

– Да при виде такой ведьмы и каменный мост провиснет! Ишь, вынь да положь ей супружеский долг, а у самой-то, поди, давно закрома нараспашку: заходи, кто хочет, бери, что надо!

Задохнулась я от обиды незаслуженной:

– Тебе до моих закромов дела нет, не про тебя они опечатаны! Попробовал бы только отомкнуть – враз без ключа остался! Ничего мне от тебя не надобно – ни долгов, ни кредитов, – поглядеть только хотела, как ты отбрехиваться будешь!

– Нагляделась? – спрашивает Кощей.

– Нагляделась!

– Тогда вон отсюда!!!

Рукой в воздухе мелькнул, опочивальня словно туманом речным подернулась, а как развеялось наваждение – стою я в коридоре, и перед самым носом – дверь запертая.

Бухнула я в нее от души ножкой белой:

– Ну погоди, Кощей, я тебе припомню, как законную супругу из опочивальни выставлять, договорить не давши! А ну открывай сей же час, пока я весь терем не переполошила, то-то челядь потешится, что хозяин от молодой жены за семью запорами схоронился!

Распахнул Кощей дверь, встал на пороге, чтобы я сызнова в опочивальню не прошмыгнула. Выше меня на целую голову оказался.

– Ты мне не супруга, а подменыш обманный, век бы тебя не видать! Что ж ты на мою голову навязалась, коль и я тебе не люб? Шла бы в терем к Муромцу, у него, поди, ключ богатырский, амбарный!

– Чтобы ты Марфушу, сестрицу мою любимую, со свету сжил, как прочих жен? Не бывать тому! – И дверь на себя тяну, больше из упрямства – ничего мне в опочивальне Кощеевой не надобно.

– Никого я не сживал! – сердится Кощей, дверь изнутри подпирая. – Из-за глупости своей сгинули, и по тебе видать – недолго протянешь!

Потягали мы дверь, Кощей переборол и вдругорядь защелкнул.

Стою я в коридоре – смех разбирает. Вот те и первая брачная ночь! Упарились оба, чуть кровать не сломали, а толку? Раньше я его боялась, теперь, кажись, друг дружку. Хотела было еще в дверь постучать – раздумала. Чего доброго, и впрямь челядь набежит, засмеет обоих.

Вернулась я в свою опочивальню, на кровать повалилась да так поверх перины и уснула – уморилась за день.

Утром Матрена в дверь постучала, разбудила:

– Вставай, хозяйка, уже третьи кочета песней солнышко порадовали, твой муж с воеводой давно за столом сидят, трапезничают! Выйдешь к столу аль велишь в опочивальню кушанье которое подать?

– Выйду, принеси только ковшик водицы студеной – глаза ополоснуть!

Матрена скоренько обернулась, помогла мне одеться, волосы расчесать. Чешет да все ахает:

– Красотища-то какая, чисто шелк золотой, так сквозь гребень и течет!

Заплела я косу, лентой перевила, в сундуке сарафан зеленый на меня сыскался. В трапезную лебедушкой величавой заплыла – хозяйка я али не хозяйка?! Кощей с воеводой за столом накрытым сидят, вокруг Прасковья Лукинишна суетится, потчует. Заметили меня – так и обомлели, впервые толком разглядев. Стряпуха руками всплеснула, Кощей косится недоверчиво, воевода и вовсе куском хлеба подавился, кашляет, глаз с меня не сводит.

А я и сама знаю, что хороша: коса ниже пояса, губки алые, очи зеленые, брови черные, стан тонкий, сзади – заглядишься, спереди – залюбуешься. Воевода с места подорвался, стул передо мной выдвинул:

– Откушай с нами, Василиса Еремеевна, укрась стол…

– Я, – отвечаю, – не петрушка с укропом – стол вам украшать.

Взяла и назло другой стул выдвинула, присела. Вот так всегда – только красу мою молодцы и видят, по ней и почет. А я, между прочим, еще и Премудрая – наш волхв только диву давался, как скоро я счетной и грамотной науке выучилась! Небось Марфуше бы стула не выдвинул…

Кощею же, видать, ни до ума, ни до красоты моей дела нет. Словно позабыл обо мне, с воеводой беседует, сидит за столом по-домашнему, у рубахи белой ворот нараспашку, рукава по локоть закатаны. Разглядела я наконец, что рука правая у Кощея поломана была, срослась неровно, оттого и слушается плохо. Кабы не седина да глаза колючие, никто б ему больше тридцати годков не дал, бессмертному.

Прасковья Лукинишна так вокруг Кощея и увивается, лакомый кусок подсунуть норовит:

– Костюша, испей молочка! А вот рябчик печеный с брусницей, отведай! Попробуй расстегайчиков с осетриной! Что ж ты пирожок с капусткой не ешь, касатик?

Непонятно мне сие: от батюшки моего волхв велит кушанья подальше ставить и медами хмельными вне очереди не обносить, потому как у царя мера в еде-питье такова: есть, сколь влезет, и пить, покуда закусь не всплывет, опосля чего всенепременно требует гусли, бренчит на них без ладу, горько плачет и заставляет бояр да послов ему подпевать. Наутро самолично обходит темницу и отмыкает тех бояр, что давеча пели нескладно, перед послами очень извиняется, особенно ежели которых за неуважение к пьяному царю на дыбе вздернуть успели.

Кощей же на кушанья глядит равнодушно, от каждого отщипнет да отставит, я и то больше съела. Зато воевода за троих уписывает, его и потчевать не надобно – руки загребущие через весь стол тянет.

– Съезжу-ка я, Кощей, в дружину, учения какие устрою, проверю, чем они там без меня занимались – на полатях лежали аль мечи держали.

– Поезжай, – отвечает Кощей, – заодно зашли в степь кого из парней пошустрее на коне легконогом, пускай поездит вокруг орды басурманской, повыспрашивает в селениях окрестных, не обижают ли их басурмане.

– А где ваша дружина? – не утерпела я. – Покамест слыхом не слыхать, видом не видать!

Кощею разговаривать со мной не в охотку, на воеводу глянул, тот мне отвечает:

– У дружины стан свой посреди поля широкого, чтобы не мешать никому, и самих чтобы от дела ратного не отвлекали. Увидишь еще, успеется…

Тут стряпуха в разговор встряла:

– А что это Костюша дверь в опочивальню запирать начал, а? Я ему на зорьке оладушек пшеничных, молочка парного в постель принесла, а он изнутри затворился и на стук не отзывается, пока я голос не подала!

– Захлопнулась дверь… случайно… – неохотно проворчал Кощей, на меня взгляд косой кинул – не проговорюсь ли? Я сор из избы выносить не горазда, смолчала. – Нашел я в книге старинной заклятие одно полезное, да чернила от времени повыцвели, половину слов не разобрать, додумывать надобно. Прасковья Лукинишна, ежели меня кто спрашивать будет, – я в покое колдовском сыщусь, да без нужды, гляди, не тревожь.

– Ты, Костюша, поаккуратнее там, – просит стряпуха, – а то прошлым разом весь терем дрянью какой-то просмердел, челядь распугал и сам до зелени нанюхался, еле откачали…

– Что ты выдумываешь, Прасковья Лукинишна? – сердится Кощей. – Ну посмердело чуток и выветрилось…