Ольга Громыко - Сборник Профессия: ведьма

Пал хан в ноги Кощею:

– Пощади, великий шаман Кощей, сын мой глупый, вели женщин свой грозный назад собака колдовать – уйдет орда с «шелковый» путь, богатый купец трогать не будет!

Смилостивился Кощей, рукой эдак небрежно мне знак сделал – мол, выполняй, жена, высочайшее мужнино повеление, а сам глазами упрашивает: не подведи, Василиса, подыграй!

Отвесила я мужу грозному поклон земной, платочек из кармана вытащила, трижды налево махнула, Кощей чуть заметно бровью повел, и готово: басурмане, счастью своему не веря, так на четвереньках в стороны и разбежались.

– Ну гляди, хан басурманский, я с тебя слово взял, нарушишь – пеняй на себя!

Вскочил Кощей на коня, меня сзади посадил, плеткой свистнул – только нас и видели!

Отъехали мы далече, Кощей коня попридержал, ко мне обернулся:

– Да неужто, Василиса, тебя и на минуту без пригляду оставить нельзя?! Ты пошто ханыча ударила, стражу подуськала? Оберег али меня проверяла?

Разобиделась я не на шутку, но виду не подала, отвечаю голоском елейным:

– О твоем шеломе, господин мой, заботилась!

Выждала минуточку, пока муж голову ломал без толку, да как рявкну:

– Чтоб не пришлось тебе в нем дырки под рога долбить! Пока вы там с ханом чаи гоняли, меня чуть седьмой женой в запасной гарем не определили! А знаешь ли ты, супруг дражайший, что ханыч у хана за спиной заговор против тебя готовил, половину войска ордынского к себе переманил? Устоишь ли ты, шаман великий, без своей дружины супротив половины ханской орды?

Опустил Кощей голову, молчит виновато. Соскочила я с коня мужу назло и пошла пешочком к терему. А у самой ноги дрожат, слезы на глазах выступили – поздновато я смекнула, что, кабы не случай да сила Кощеева, доить мне сейчас кобылиц в шатре басурманском.

Не прошло и пяти минут – нагоняет Паша, к шагу моему подладился, трусит рядышком.

– Садись, – говорит Кощей, – пешком и за неделю не дойдешь. Пашка вровень с ветром скачет.

Утерла я слезы рукавом, носом шмыгнула. Подсадил меня Кощей на коня, едем, молчим, друг на друга обижаемся, виниться же совестно. Без моей смекалки и его силы пропали бы мы оба, да и Лукоморье заодно.

Вдруг снимает Кощей с мизинца перстенек, печатка золотая тонкой работы, мне дает:

– Накось, примерь, а то где это видано – обручальное кольцо на шее носить.

– Хоть бы спасибо сказал, – говорю, – а то побрякушку суешь, как холопке какой.

Зацепила я чем-то Кощея, вижу, – потемнел глазами, кольцо в кулаке зажал.

– Побрякушку эту еще бабка моя носила, матери передала, а от нее мне досталась. Какое еще спасибо тебе надобно?

Паша гривой потряхивает, посмеивается:

– Ты, хожаин, на колени перед ней вштань, головой о камень поштушись, мошет, шмилоштивится…

– Ладно, – говорю, – давай свое кольцо. Я сегодня добрая.

Впору пришлось, как на меня ковали.

Обжилась я у Кощея за месяц, пообвыкла – до чего хорошо замужем! Дома одной из тридцати была, а тут одна-единственная, хозяйка полноправная – ни тебе сестриных наветов, ни батюшкиных запретов. С Кощеем, кажись, поладила, – первым не заговаривает, но и от беседы не уклоняется, в клетку сыграть не брезгует, Пашу вместе выезжаем, даже на охоту как-то взял, вепря громадного затравили. А уж стряпуха не нарадуется – я девица молодая, здоровая, прожорливая: то яблочко мне, то пирожок печеный; глядишь, и Кощей, на меня глядя, чего скушает. Опочивальню, правда, на ночь исправно запирает и Василисушкой ни разу не назвал, все «царевна» да «Василиса». Обидно мне это, а отчего – и сама не знаю. Иной раз и хотелось бы его словом ласковым приветить, да как глянет на меня Кощей пристально – так тем словом и поперхнусь.

Сижу я как-то днем у окна, коса ниже подоконника свесилась, читаю книжку про страны заморские, у мужа выпрошенную, яблочко наливное грызу. Жар-крыс на ставень открытый вскарабкался, на солнце греется – разлегся поверх гребня, лапки по обе стороны свесил, только усы пышные подрагивают. Ночи он в клетке коротает, мне заместо светца служит, поутру выпущу – удирать не спешит, уж больно ему орехи да семечки по вкусу пришлись, знай подсыпай в блюдце. Я его Егорушкой прозвала. Челядь вся по жаре кто на речку убежала, кто в покоях схоронилась, никого не видать. Отворились ворота щелочкой, – заглядывает во двор старичок, косая сажень в плечах, нос накладной, борода конопляная.

Пригляделась я внимательно – батюшки светы, да то Иван-царевич каликой перехожим прикинулся, на одном плече котомка, на другом – венок погребальный, еловый с ромашками! Стал под окном и давай кликать:

– Василиса! Я тебя от Кощея спасать пришел! Выходи из терема, к батюшке отвезу!

А мне выходить совсем не хочется – того гляди и впрямь отвезет!

– Шпашибо на добром шлове, – отвечаю, яблоко толком не прожевавши, – да только я Кощея боюсь, у него конь шибче ветра, догонит и убьет обоих!

Призадумался Иван, маковку чешет – вижу, расхотелось ему меня спасать.

– Спустись хоть за гостинчиком батюшкиным, там и письмецо лежит! – И котомку приподымает.

– Неужто с батюшкой беда какая приключилась, что ты с венком? – беспокоюсь я.

— Все хорошо, Василисушка! – машет рукой Иван-царевич. – Венок царь-батюшка вместе с котомкой передал, наказал «разбираться по ситуации»! – Да как заорет во всю глотку: – Вызнай, где смерть Кощеева спрятана, а я после подойду!

Распахнулось окно нижнее, Кощей выглянул, ругается:

– Василиса, да спустись ты к этому дураку оглашенному, или пущай он к тебе подымется, а то я с вашим тайным заговором никак заклятие дочесть не могу!

Бросил царевич котомку, бросил венок – и деру!

Переглянулись мы с Кощеем, да так со смеху и покатились.

Ну и пусть у меня муж не царевич, зато и не дурак!

Давненько на меня никто не покушался, опосля басурман притих враг неведомый – может, и впрямь ханыч воду мутил, а как увидел, что Кощей жену-ведьму по себе сыскал, так и отступился? Муж в то не верит, воевода ему поддакивает, а Прасковья Лукинишна на всякий случай соглашается – от греха подальше. Вот и сижу я в тереме безвылазно али за Кощеем хожу как привязанная. Не сказать чтобы плохо – с мужем моим не соскучишься: и пошутить может, и рассказать серьезное, интересное, а то наколдует чего для дела либо мне на потеху, знай смотри да дивись. Никаких подруженек с ним не надобно. Однако ж хотелось бы и на ярмарку выбраться, и к батюшке в терем съездить, на сестриц поглядеть да сведать: как-то там Марфуша с Илюшей поживают?

Спустилась я в покой колдовской, а там Кощей опять какое-то зелье в котле развел, руками над ним водит, разглядывает пристально. Я уж знаю, что в том котле страны дальние и ближние отражаются, ежели Кощей над ним наклонится и поколдует малость. Мне, бесталанной, котел ничего не кажет, – как-то попробовала вглядеться, а оттуда рука костлявая высунулась, пальцем когтистым погрозила и снова занырнула. Можно еще яблочко по тарелочке покатать, оно любому показывает, да тут привычка нужна, у меня рука быстро устает, а яблочко так и норовит с тарелочки свалиться.