Ольга Громыко - Сборник Профессия: ведьма

Сел я на доброго коня, сивого жеребчика, поводьями тряхнул – и только поминай как звали!

Эх, знать бы еще, где те подвиги искать! Полдня без толку в седле протрясся, хоть бы упырь какой навстречу выскочил. Уже и конь еле ноги переставляет, на всадника мрачно косится, да и у меня от зада отсиженного одни воспоминания остались. Чую, так он на седле и останется…

Впереди река показалась, а за ней город какой-то, маковки церковные на солнце горят. Ну, думаю, перееду реку – сяду да покушаю, на траве-мураве сосну малость. Тут и дорога как раз в мост уперлась. Не шибко прочный, деревянный, да коня со всадником выдержит, не переломится.

Только я на мост – конь подо мной споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился. Свистнул я плеткой для порядка:

– Моста не видели, бестолочи? А ну марш вперед!

Конь хоть бы вид сделал, что испугался. Только хвостом махнул:

– Как же, раскомандовался! Вот слазь и иди вперед пеш, не чуешь – мост трещит да гнется, под ногами ровно живой шевелится?!

– И сидит под тем мостом кто-то незнакомый, – рычит Волчок, носом черным поводя, – пошто затаился, не сказывается, а? Тать, поди!

И Вранко вслед за ними:

– Сто лет живу, моста этого не помню! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!

Послушался я, слез. И впрямь – вовсе негодящий мост, каждый шаг волной отдается, вперед бежит. Доски новые, да положены вкривь и вкось, не к тому месту руки мастеровитые приставлены были. Берега у речки крутые, не видать, кто там под мостом схоронился. Остановился я посередь моста, призадумался:

– Сбегай, Волчок, разведай, что там да как!

– Вот еще, – трусовато щерится пес, – я и отсюда брехнуть могу… Гав!!!

Тут мост как зашатается, опоры понадломились, доски поразъехались, взвыли мы на пять голосов – вместе с татем неведомым – да в реку!

А воды-то в реке всего ничего, псу по шею, коню по колено, я же с головы до ног измочился – плашмя упал, думал, тону, ан нет – побарахтался и сел. Ощупал себя – вроде цел, не отбилось ничего нужного. Вокруг доски плавают, течение к ним примеривается, вниз по реке утягивает. Над нами ворон кружит, сверху доносится:

– Я же говорил! Мудрых птиц слушать надобно!

– Сам же и накаркал! – брешет пес, отряхиваясь.

Откинул я волосы с лица, огляделся – больше нас стало. Подымается из пучины речной неглубокой молодец незнакомый, конопатый, упитанности немалой, в кольчуге поржавленной, с булавой шипастой наперевес, молвит неуверенно:

– Ну, чудо-юдо поганое, теперь держись – пришел я твоей крепости испробовать, дай-кось попытаю, что опосля удара богатырского выдюжит – моя булава али твоя голова?!

– Ты что, – говорю я злобно, воду сплевывая, – ошалел?! Какое я тебе чудо-юдо, да еще поганое? Я тебе сейчас твою булаву о твою же хребтину пообломаю, чтобы знал впредь, как честным людям мосты подпиливать!

Пригорюнился молодец, снял шелом, почесал кудри рыжие. Смачно вышло, со скрипом.

– Извиняй, добрый человек, обознался… Сказывали мне бабки знающие, что, ежели через воду текучую в месте безлюдном мост перекинуть, в полночь всенепременно чудо-юдо на него пожалует, тут-то его и хватать надобно, пока тепленькое!

У меня так глаза на лоб и полезли.

– То ли я от падения умом тронулся, то ли полдень сейчас самый что ни есть жаркий да светлый!

– Ночью-то оно того… боязно… – мнется молодец.

– А мост зачем подпилил, дурень эдакий?

– Дык… чтоб врасплох застать… а то вдруг оно на меня кинется?

– Еще бы ему не кинуться… – цежу я сквозь зубы, подымаясь да пиявку из-за ворота выкидывая. – И кто ж тебя, такого удалого да смекалистого, на белый свет породить сподобился?

– Семен я… – басит молодец. – Ильи Муромца сын…

Позабыл я всю свою обиду:

– Так ты же брат мой двоюродный да тезка в придачу: я Семен – Кощеев сын, наши матери друг другу сводными сестрами приходятся!

Возрадовался Семен Муромец, сгреб меня в охапку – только кости затрещали.

– Слыхал я про тебя, братец, жаль, прежде свидеться не довелось! Куда путь-дорогу держишь?

Отдышался я маленько после объятий богатырских:

– Ищу я цветочек аленькой, а иду куда глаза глядят – не знаю я, где тот цветочек искать, может, по пути что сведаю. А ты зачем на чудо-юдо засаду строишь?

– Прославиться решил, – вздыхает тезка. – Чтоб как батюшка! А то все «Муромцев сынок» да «Илюшин отпрыск», аж во рту кисло. Мне батюшкина слава без надобности, своей бы разжиться!

– Вот те и разжился! – с берега лает пес. – Кощеева сына мостом пришиб, не всякий так-то сумеет! Суму, суму лови, хозяин, уплывает!

Уставился Муромец на Волчка, уши мизинцами прочищает:

– Вот те раз, а ведь всего-то одну чарку для храбрости и выпил!

Не до разъяснений мне – сума-то и впрямь уплыла да потопла, а в ней одежа запасная, еды на три дня и книжка чародейская.

Тут ворон ко мне на плечо присел, когтями в наплечник кожаный впился:

– Тридцати верст не проехал, все припасы сгубил! Не к добру!!! Кар-р-р, кар-р-р!

Отмахнулся я от вещей птицы, пошел к берегу, сапогами хлюпая. Ничего, едой да одежей всегда разжиться можно, а книжку я и так назубок знаю, на всякий случай брал.

– Не печалься, Сема… – утешает меня Муромец, коня своего богатырского, бурого да лохматого, от куста отвязывая. – Я виноват, мне и ответ держать – поехали на торжище в славный город Колдобень, кольчугу мою купцам сбудем, на квас пропьем, на калачи проедим! Город-от за горушечкой, рукой подать.

Покосился я на него с усмешкою:

– Ну и безлюдное же место ты для моста выбрал, братец…

– А какая ему, чуду-юду, разница? – хорохорится Муромец. – Зато мне польза великая: головы срубленные тащить недалеко, а в случае чего за стенами белокаменными отсидеться можно…

Оглядел Сивка кольчугу богатырскую, всхрапнул жалостливо:

– Ну, ежели кузнецу на лом всучить сумеете, может, по черствой баранке на брата и разживетесь…

– Вот и ладненько, – говорю, – а ежели на квас не хватит – коня моего на мыловарню продадим.

Прикусил Сивка удила, оставил шутки строить.

Заехали мы в город, сыскали кабак почище, спросили питья хмельного да закуси. Отговорил я Муромца кольчугу продавать – не сумой единой жив путник, сподобился перед дорогой пару монет в пояс зашить. Выпили мы за знакомство, разговорились. Хороший, кажись, Сема парень; чуток простоватый, зато души добрейшей и слову своему верен.

– Ты, Кощеич, не серчай на меня за мост да суму, вот совершу подвиг, разживусь деньжищами и покрою твой убыток.

– Какой подвиг-то, Сема? Полчища басурманские давно копья сложили, торговлей живут, чудо-юдо последнее твой батюшка прикончил, цари и те промеж собой замирились.

Вздохнул Муромец горько, до дна чарку осушил.