Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

— Кто может приказывать тебе, Даэмон? И почему ты не возьмешь меня с собой?

— Ты — мой лондонский сон, останься им, любовь моя. Не пристало тебе мерзнуть в хлеву после призрачных моих дворцов здесь, в Британии. Что до приказов… они не приказывают, они сообщают мне верные шаги. Я ведь сам учил их этому — давно, когда был в силе. И еще я обручился с ней на холодном снегу, среди зимней пустыни. Из порезанных запястий струилась алая кровь, от которой снег таял мгновенно, становясь благословением. Мы благословили эту серую землю, на которой Владыка нашел свою корону. Я смешал кровь с кровью английской аристократки, она — с волшебной кровью Люцифера. А потом слезы потекли по моим щекам, это любовь что ли, не знаю что. От обреченности, может быть. Я вспомнил, как малы наши шансы, как лают мерзкие псы под окном… как, возможно, бессмысленны все наши действия. В магическом месте под Владимиром меня ждали знаки власти, которые накопили силу далеких звезд за этот год. Я закрыл глаза и прошептал страшные благословения, проклятия, проклятия. Всем им, сильным и наглым, всем возвышенным неправдой, всем мнящим себя владыками мира. Я протянул руки в смутно осознанном жесте и понял внезапно, первый фронт пал. Все враждебные мне невидимые, пронизывающие пространство земли, были уничтожены моим огнем. А верные мне опускались на землю в своем безумном полете, говоря ты победил. Ты ждал год и смог сокрушить их за секунду. Прими теперь власть над людьми.

Синтия, зачем ты зажгла свет? Мне было славно и в темноте, хотя… да, это тоже ничего. Мне нравится, что ты подходишь ко мне сама, подойди еще ближе, да, ты поняла, чего я хочу. А! ты тоже испорченная, как и я, и правильно, зачем скрывать, чего хочешь… От тебя пахнет дорогими духами и дымом незажженных свечей, яблочным ароматом наркотического Гесперида, моя фея, тайные слова шепчут они над океаном за окном. Дай я завяжу тебе руки, и еще — не говори ничего. Моя власть — в молчании, твоя покорность… Ты опять угадала, и я люблю тебя за это… люблю… От сумасшедших поцелуев кружится голова, открой окна, и мы посреди океана, бескрайнего и моего. Это другой мир уже, но ты сюда хотела. И очертания твоего нереально прекрасного тела — последнее, что я помню перед сном, ведь я устал. Но даже там, далеко, ночью, я знаю, что ты рядом и лежишь в моих невольных объятиях — трепетная, прекрасная и обнаженная…

В аэропорту Син провожала меня в окружении людей в черных плащах, больше смахивавших на гангстеров. Я знал, под каждым из их плащей — смертоносный пулемет, который тошнит смертью, и каждому из них мною дана сила пересекать стены, обманывать радары, одним взглядом разрывать сердце противнику. Я оставлял Син в надежном окружении — надежном от людей, а с духами я и сам как-нибудь управлюсь. Со мной летели только хранитель и старый мой московский знакомый Ваня, решивший было однажды стрельнуть себе в горло. Он возмужал за этот год, смотрел по сторонам умирающим от голода волком, готовым умереть скорее, чем принять из рук людей на трапезу падаль.

— Зачем вы летите самолетом, сэр Дэй, если можете за долю секунды оказаться в России? — спросил было третьего дня Ангус Айрем.

— Мне нравятся самолеты… И открою тебе секрет: я не хочу больше волшебства. Я вызвал на себя гнев…

— Бога?

— Если бы… Гнев неодушевленных тупых сил, стропил вселенной, гадких маленьких вонючек. Но они несутся сюда с небывалой скоростью, разыскивая Даэмона. Теперь никто не может мне помочь, а волшебство только отбросит их. Но не уничтожит. А ведь я теперь знаю, как победить — не пользуясь своими силами сам, я вынуждаю их не пользоваться своими. Поэтому волшебство кончилось, Ангус Неглупый. Я должен принять власть над людьми, но не хитростью. И не тем, что можно назвать хитростью. Победить вонючек можно только загнав их во владимирский синхрофазатрон — всех разом. Там я открою им себя — но не раньше. Поэтому мы принимаем вид обычных странников, так они нас не увидят. Я верю, юная Фортуна от меня без ума и не допустит… Я бросил щит, Айрем. Мы даже не берем с собой в самолет пистолеты, хотя я без труда мог бы сделать их невидимыми. Но не хочу и все. Мы поднялись по трапу и я взглянул на аэропорт лондонский в последний раз. В небе было облачно, на город ложилась неровная тень и ветер, внезапно кинувшийся на меня, словно предупреждал: опомнись. Или просто хотел показать врагам, где Даэмон. Кто его знает… Я раскрыл какой-то журнал, но не в силах читать откинулся назад и закрыл глаза. И тогда вспомнил милых моих фей, фантастические надзвездные сады, невыносимые песни звучащие там… И, казалось, заснул…

— Властитель! Прошу вас, проснитесь!

— В чем дело? Я же просил не называть меня этим глупым именем!

— Мне тревожно, Даэмон, — воскликнул хранитель, — так тревожно, как никогда. Они объявили посадку — но прошло не пять часов, а только три. Это никак не может быть Москва.

— Может, у тебя часы встали?

— Часы — на панели входа. Но я и так могу понять, что мы летели меньше.

— Фирма?

— Аэрофлот.

— Кто покупал билеты?

— Я, — сказал Ваня и посмотрел прямо на меня. Нет, он не предатель.

— Молодцы, — сказал я. — Я же снял с себя защиту, полагаясь на волю волн. Но если это и конец мой, то конец достаточно смешной.

— Я готов захватить самолет — решительно сказал Ваня, — и готов его вести. Даже без пушек я повышибу мозги пилотам и выброшу их с трапа. Пассажиров — в заложники.

— А куда потом? — полюбопытствовал я.

— Да хотя бы в Багдад, — сказал он неуверенно.

— Не суетись. На тебе и на престарелом лорде защита осталась, ее нет сейчас только на мне. Но предупреждаю: я скорее самоубийством кончу, чем сдамся. Я не терплю боли, лучше сразу — конец. Старик испуганно смотрел по сторонам, не зная, что сказать. Я чувствовал, он совсем обезумел. Стюардессы, проходя мимо наших мест, казалось, подозрительно косились на нас. Ну и влипли… Самолет садился, а Ваня все пытался проконсультироваться у меня, как пользоваться Силой. Он хотел перебросить нас в Москву за мгновение.

— Не сможешь, — сказал я тихо и печально, — у тебя бритва-то есть?

— Ножик острый! — жизнерадостно воскликнул он — и тут понял, зачем мне бритва.

— Нет, Даэмон! Этого не может быть, — он заплакал.

— Минск, — замогильным голосом сказал старик, — я так и знал.

— Сколько у нас времени?..

— Пока самолет вырулит по посадочной, пройдет минуты четыре. Пять…

— Где они будут нас ждать?

— Я думаю, у трапа — чтобы не рисковать напрасно…

— Даэмон, — зашептал Ваня, — я могу принять ваш образ? Эта идея была внезапна, как гром. Действительно, я-то наделил его силой терять обличье, таять в воздухе, привидиться кем и чем угодно…