Вадим Крабов - Заговор богов

— Каким еще?.. Тьфу, дарки! Совсем из головы вылетело. Да ничего. Развязать и отпустить. Действие вложенной структуры прошло, он не опасен. Да и обещал я.

— Ты обещал его «тропой» отправить. — Недовольно напомнил Адыгей, волновавшийся не меньше Руса. Как, впрочем, и все остальные. Внизу не осталось никого, кроме приходящих в разум экипажей двух «купцов». Пока еще просто недоумевающих, в панику не впавших.

— А куда ему надо? — Глупо поинтересовался Рус.

— Не знаю. В Понтинополь, наверное. Да какая разница! — Возмутился Адыгей, недовольный неожиданным переводом ответственности на него. О Флавии, который убить его пытался, еще бы голова не болела! — Или подальше. В Сильвалифирию, например. Он с Сергием каким-то, с философом мечтал встретиться, пусть поищет.

— Как? Сергий? Бывший раб-философ из Сильвалифирии? О, Клио, как причудливо ты плетешь свою пряжу! — Рус отвлекся, вспоминая беседы с умным стариком. Напряжение спало и он окончательно поверил, что дело у него выгорит. Доберется, к прорицательнице не ходи, а там… — Ха! Андрей, помнишь того мужа?

— Забавный дед, — Андрей улыбнулся приятным воспоминаниям. — О богах, о Силах рассуждает, как я о единорогах: уши любому могу натоптать, только спроси, а сам жеребца от кобылы не отличу. — Его обычная веселость, вернувшаяся так вовремя, передалась другим. Не усмехнулись только Максад с этрусками.

Рус стал рассуждать вслух:

— Не-е-т, в пятно — обойдется… Флавий же болтун. Сергий — советник Аригелия, а царю пока рано знать особенности моей личной жизни. А давай-ка, отошлем пастуха в Месхитополь, к Борису. Ему рассказать можно. А что? Пусть для потомков зафиксирует. Свет рукописи увидят не ранее, чем через год, а тогда… — пасынок Френома поостерегся дразнить богиню удачи, не сказал ничего конкретного. — Значит, так. Как только я уйду, развязывай книгочея, буди и сразу на дорогу от Месхитопольского храма к городу выбрасывай. Ты помнишь, где Борис живет?

— Конечно! Он Главным Следящим был. И координаты Месхитопольские помню, родной город.

— Письменные принадлежности есть?

— Разумеется! После нашей работы над «универсальной защитой», в «кармане» всегда каганская бумага лежит, чернила с перьями, уголь. Я часто что-нибудь записываю — зарисовываю.

— Разве? Не замечал. Значит, изобразишь ему, где разыскать Бориса Агрипина и старому Следящему привет заодно припиши, от Руса. Он подозрительный, прогонит еще. Вложишь Флавию в пояс. Деньги у него есть…

И замолчал, резко потеряв интерес к судьбе проводника, и словно преобразился. Потянулся куда-то ввысь, запрокинув голову, закрыл глаза и медленно, чувственно шевеля крыльями носа, глубоко вздохнул:

— Эх, как красиво на свете! Не находишь? Воздух какой-то пьяный, счастьем пропитан. — Его голос прозвучал необыкновенно лирично и весь его облик осветился жадным, будто бы прощальным наслаждением.

— Рус… — Обеспокоенно нахмурился Отиг. — Ты в порядке? На себя не похож.

Гелиния, гордо выпятив грудь, подошла к мужу, сломав круг Силы, положила на его плечи свои мягкие и в то же время железные ладони и объявила необыкновенно торжественно, в манере опытной провидицы:

— Ты вернешься, Рус. С Игнатием вернешься, я чувствую.

— Да, пора мне, Геля. Ты права. — Рус снова стал серьезным. В счастливой судьбе Гнатика он не сомневался, а вот в собственной…

Сила лилась долго. Четверть статера, всего полминуты земного времени, показались пасынку вечностью. Наконец, «яма» под ним раскрылась и он провалился в неё, продолжая тянуть из «круга» Силу. Ветер превратился в шквал и магов прожгло изнутри, раскалив каналы. Рустам, Портурий и Гелиния повалились в откатах, а Отиг, задействовавший свой «астральный колодец», ограничился смертельной бледностью, липким потом и опавшей, будто бы сдувшейся фигурой, отличавшейся хорошей упитанностью. Он не раз создавал структуры и большей мощности, но никогда еще не встречал такого резкого рывка Силы. Эта «зыбучая яма» напоминала, скорее, бурю Сил во время Ссоры Богов, чем формирование Звездной тропы, и магистра пронзило религиозное рвение:

«Величайшая! — мысленно взмолился он. — Позволь своему избраннику восстановить справедливость! Не оставь Руса, Величайшая!», — богиня, по обыкновению, не ответила.

Из последнего откровения Руса Отиг для себя отметил главное — все, что случается с человеком в этом мире, происходит по воле создательницы-Геи. Величайшая избрала пришельца — в этой убежденности он только укрепился.

Вовчик не совершал прыжков с парашютом, тем более затяжных. Вначале падения он подумал, что ощущения наверняка были бы схожими: долгое свободное падение с тошнотою в груди и страхом в коленях. Разве что воздух в лицо не бил, да летел он не в чистом небе а в извилистой песчаной трубе. К середине путешествия он задумался: а не слишком ли долго длится полет? От этой мысли страх из коленок серой мышкой пополз наверх и угнездился где-то в области сердца. Рус крепился, держался изо всех сил, стараясь убедить себя, что так и должно быть, но стены тоннеля начали таять, открывая глубокую черноту, и противный грызун впился в сочную мякоть. Когда же пасынка Френома со всех сторон обступила Тьма, зверек превратился в хищника. В белого пушистого северного лиса.

Страх, как ни странно, отсутствовал. Руса обняло спокойствие. Мысли зажили сами по себе, возникая в произвольном порядке; скакали, кружились, носились туда-сюда и, как шарики спортлото, со звоном отражались от стенок черепа. Тело, растянутое в бесконечном пространстве, таковым и воспринималось: расплывшимся, безразмерным, гигантским. Будто все вокруг и было его телом, вся эта темная реальность была им. Мгла, поглотившая его суть, напоминала века, проведенные неведомо где; там, где он заново себя собрал, где искал себя в буквальном смысле, по кусочкам. И время замерло. Или расползлось — определить было невозможно.

В конце пути Рус вспомнил все. И забылся.

Очнулся он от соленой воды, брызгами обжегшей лицо. Захлебнулся, закашлялся, тряся головой и выпучивая глаза. На пасынка Френома, на его чумной вид, было жалко смотреть. Если бы Рус попал в море, то неизвестно, как бы выкручивался. Инстинкт бы, конечно, заставил грести наверх, но догадался бы не вдохнуть в самый первый момент? Духи вряд ли бы помогли. Если на палубе корабля, на руках у Гариланта, он приходил в себя целый статер. Шумно дышал, открыв рот, словно не из «тропы» вышел, а из тяжелого боя. Сходство со схваткой добавляла неизвестно при каких обстоятельствах прокушенная губа, кровь из которой оставила след на подбородке. Рана, впрочем, быстро затягивалась.

Погода стояла тихая, был полный штиль. Воздух был свеж и прозрачен. Последнее облачко растаяло вдали еще на закате. Под звездным, неимоверно ярким, удивительно прекрасным небом, когда всерьез думается, что стоит только вытянуть руку и сверкающей тверди можно легко коснуться, ощутив её приятную хрустальную прохладу, — собрались все двадцать пять этрусков и пятьдесят кушингов — половина экипажа судна. Они беспорядочно, совсем не по-военному окружили Руса, сидящего прямо на досках палубы. Месяц рано скатился за горизонтом, но для того, чтобы разглядеть одухотворенное задумчивое лицо пасынка Френома, блеска далеких светил вполне хватало. Его одежда — распахнутый кожаный плащ, тирские походные брюки, сапоги, теплая темная каганская рубаха с выступающей из-под неё верхним краем нательной туники из тонкой каганской же ткани, была высушена быстро созданной структурой из богатого арсенала Хранящих. Доклад Гариланта он слушал рассеяно, пребывая в глубокой задумчивости. Командующий даже засомневался: а слышит ли божий сын его вовсе? Остановился. Но Рус показал, одним лишь движением век, что речам начальника экспедиции внемлет.