Сергей Булыга - Чужая корона

А так я еду в Зыбчицы, от Зыбчиц сверну на Сымонье, от Сымонья на старые вырубки, а там, на старых вырубках, меня сожрет Цмок. Сожрет, сожрет! Домовик брехать не будет! Брешут паны, брешут хлопы, все брешут. А я больше брехать не буду, отбрехался, я теперь, напоследок, лучше буду молчать!

И молчал всю дорогу, весь день, до самого ночлега.

А заговорил вот почему. Вот вечер наступил, въезжаем мы в деревню. Там кругом чисто, прибрано, дорожки белым песочком посыпаны, хлопы, скотина, все по хатам, по хлевам. Войт и войтиха нас на околице встречают хлебом-солью. Мы это принимаем, заезжаем дальше. Войт впереди бежит, показывает, где кому располагаться. Вот и хата для меня. Я Хрипача останавливаю, спешиваюсь и только захожу в ворота…

Как на меня из-за угла хлоп с топором кидается! Рубить!..

Но, слава Богу, мой Рыгор его опередил, топор перехватил, хлопа на землю повалил.

— Ат! — я кричу. — Злодейство!

Сразу другие наши гайдуки попрыгали с коней, орут:

— Меси его! P-раз! Р-разом!

Начали месить его ногами, коваными сапогами. Сейчас, вижу, насмерть замесят. С одной стороны, это правильно, потому что чего это он на людей убить кидается?! А с другой стороны, думаю, я же уже все равно не жилец, а у хлопа, может, тоже дети есть, хлопы, они, как ни крути, тоже люди. Вот я и ору:

— Геть! Не трожь! Это мое!

Они отошли. Я им:

— Чего его месить? Хлоп, это та же самая скотина, какой с него спрос? Другое дело войт, это его по службе недосмотр, он виноват. Выдать войту пятьдесят горячих! — и в хату пошел.

Войта поволокли пороть шомполами. Хлопа связали и вкинули в хлев, а все остальное тамошнее хлопство из деревни в пущу выгнали и сказали там до завтрева сидеть, помалкивать. А мы посели за уже накрытые столы.

Но настроение уже не то, не тот аппетит, не та жажда. Так что вместо веселой, как вчера, гулянки у нас получился суровый военный совет. Сразу после первой, даже еще не закусив, встает пан Давыд Чапа, член комиссии, и начинает говорить вроде того, что вот где наш главный враг — не Цмок, а поганое хлопство! И это, говорит, уже под самым Глебском, чего они творят, а дальше, говорит, будет куда как хлеще, можете не сомневаться, так точим сабли, Панове, ш-шах, разом! Выпили еще. После встает пан Левон Репа, полусотенный, и говорит: никому нельзя верить, близко никого не подпускать, сегодня выставим двойные караулы, а на следующий раз и вообще в деревню не входить, покуда оттуда всех хлопов не выметут! Хорошие слова! Но только мы взялись за келихи, как вдруг встает этот сопляк пан Хома, княжич Мартынович, и говорит: да, правильно, так что ты, ваша великость, зря этого гада помиловал, он, этот гад… Ат, распустил язык! Я хрясь, хрясь булавой по столу! Потом говорю: попридержи язык, княжич Хома, потому как мы еще за предложение пана Левона не выпили, это первое. А вот и второе: что сделано, то сделано, Великий князь раком не ходит. Выпьем, панове, за пана Левона! Никто не спорил, выпили. Потом опять пошла военная беседа, строили разные планы, паны горячились, кричали, потом вспоминали былое. Говорили складно, хорошо, только все равно мне все это быстро надоело, я их оставил за столом, а сам ушел спать.

Я не сразу заснул. Лежал, думал о разном, о прошлом. О Цмоке совсем думать не хотел! Очень жалел о том, что на Алену так наорал, что она потом даже не вышла меня провожать, а только из окна платком махала. Но она же не знала, что я больше не вернусь. И я того не знал. Дурень, куда собрался, а? За своей смертью, вот куда! И еще горжусь, что я не рак. Да, не рак, а упрямый козел!

С этой мыслью о козле я и заснул. Снилось мне, что я надел корону, она мне голову сдавила, как клещами, так сильно, что аж череп затрещал. Хотел проснуться, но не смог. Так меня всю ночь корона и душила, мучила нещадно.

Утром проснулся — голова болит. Рыгор поднес мне выпить, но я отказался.

Поели, собрались, хоругвь развернули и двинулись дальше. Весь день шли спокойно. Потом спокойно ночевали. И потом еще несколько дней мы шли спокойно, ничего такого с нами не случалось. Но как спокойно, га! Шли, как звери, по дрыгве, никого в дороге не встречали. Так и в пустые деревни входили, одни войты были там, а хлопы, они объясняли, все в пуще. Ну, что! Нельзя сказать, что я люблю смотреть на хлопов. Знаю, и хлопы нас не любят. Но все-таки, как, бывало, идешь на войну, так их вдоль обочин нагонят, они на нас смотрят. И это хорошо! Присутствие толпы любому делу придает значительность. А тут вдруг никого! Только одно воронье нас встречает. Воронья, надо сказать, было много, даже слишком. Это, я чуял, не к добру.

Чутье меня не подвело: в первой же сожженной деревне нас обстреляли. Из аркебузов, между прочим! А говорили, будто хлопы безоружные. А тут бах-бах-бах из кустов — и троих наших нет, повалились с коней. Пан Левон не растерялся, рыкнул: ш-шах, панове, разом! Кинулись они скопом в галоп, до кустов доскакали. А дальше что? Ничего! Кони в дрыгву не полезли. Пока наши спешились, пока туда-сюда, так там, в кустах, никого уже нет. И в деревне одни только головешки. Ладно! Встали мы табором на пепелище, подоставали то, что у нас с собой было, промочили горло, закусили и легли. А которые остались в карауле.

Ночь прошла спокойно. Правда, я почти не спал. Думал о всяком, ворочался.

А зря! Надо было мне тогда как следует выспаться, потому что спокойных ночей у нас больше не было. Да и днями нам тоже скучать не давали. Поганые хлопы! То они опять кого-нибудь подстрелят, то гати разберут, то мост хитро подпилят, он под нами провалится, глядишь, опять двоих-троих недосчитаемся. А то волчьи ямы устроят, а то дурей-траву зажгут, дым на нас пустят, панство задыхается, а кони вообще с копыт валятся, после иные уже не встают. Вот такие дела! Мои зверели. А что было звереть? На кого? Никого ж кругом не видно! Только один раз поймали одного, а толку? Чего только мои с ним ни делали, а он им ни слова не сказал — ни кто он такой, ни чей, ни зачем к нам был подослан. Зарубили его, бросили в дрыгву.

А на следующий день пали все наши кони. Как будто какой мор на них напал! Идет — и падает, идет — и падает. На бок завалится, кровь горлом — и готов. Пан Синюк сказал, что это Цмоков сглаз, что ему наши кони уж очень понравились. Может, так оно и было, я не знаю, я не ведьмак и не конский лекарь. Да если честно говорить, я тогда вообще уже не знал, что про всю нашу затею думать.

Но господарь на то и господарь, чтобы подавать другим должный пример. Когда пал мой Хрипач, я снял с него переметную суму, закинул себе за плечо и пошел дальше. Так после и другие делали. Шли мы дальше уже пешим ходом. А дорога была дрянная, давно никем не чиненная, идешь и думаешь, как бы сапог в грязи не утопить. Шли медленно, ругались. Один пан княжич Хома не унывал, сказал: ничего, к ночи будем в Кавалочках, там мы как следует передохнем, там добудем коней и харчей. Ну, что! Кавалочки — это его сыновья доля от Мартына, он там хозяин, ему лучше знать.