Сергей Булыга - Чужая корона

А она опять проступила! Я снова стер!..

А она снова есть! Я стер — а она есть, я стер — а она есть! Ат, думаю! Больше не стал стирать, стою и слушаю. Нет, тихо в пуще, совсем тихо. Я еще постоял, подождал, а после развернулся и пошел домой. Шел — лопатой деревья рубил, хорошо получалось.

А пришел к себе в деревню, сразу пошел к черной сухой березе. Она была заклятая, ее даже огонь не брал, на ней всегда наших вешали. Вот подошел я к той березе — а там уже все собрались, и все молчат, и я тоже молчу, — вот я к ней подошел, размахнулся от души, а после ш-шах! — и с одного раза повалил. Пень красный, весь в крови, лопата тоже.

— Видали, братки? — говорю.

Они молчат. А что! Чего тут говорить?! Был бы я среди них, так тоже бы молчал. А так стал я дальше говорить:

— Цмок, братки, проснулся. Нет больше в нашей пуще панской воли, есть только его. Он так мне и сказал, — я говорю. — Сказал: «Иди, Демьян, и всем простым людям скажи, что кончилась панская власть, теперь я буду их бить и цмоктать, а вы мне в этом помогайте». Что вы мне на это скажете, братки?

Они опять молчат и смотрят на меня и на мою лопату. А я на них смотрю и думаю: чего это я вдруг такое говорю, чего это я вдруг брешу, как последний подпанок?! А после думаю: а может, я теперь и есть подпанок пана Цмока, может, это он так тянет меня за язык, чтобы я им говорил то, что он хочет?!

Вот что я тогда думал, стоял и молчал, держал в руках лопату всю в крови. Они тоже стояли, молчали. Потом Юзик Досточка вышел вперед, спрашивает:

— Так ты его видел, Демьян? Он с тобой разговаривал?

— Да, — говорю. — Я ж говорил! Пришел я на те вырубки, нашел нужное место и только копать… Как земля вдруг как затрясется, загремит, а после как вздыбится, расступится — и вылез из нее пан Цмок!

— Сколько голов?

— Одна, — я отвечаю. — Но здоровенная! И вот эта его голова сперва туда-сюда повернулась, после увидела меня и говорит человеческим голосом: «Ты кто это такой?» Я и сказал, что я грабарь Демьян, здешний простой человек, что я пришел ему сказать, предупредить его, что на него идут охотники, наши паны, и что ведет их пан Великий князь Бориска, что они хотят его, Цмока, убить, содрать с него шкуру и продать чужинцам за три миллиона. Цмок засмеялся и спросил: «А тебе до этого какое дело?» Я ему тогда ответил, что это дело не мое, а всех наших простых крайских людей, потому что как нам без него, без Цмока? Его убьют — и нас не будет, Край утопится. Вот я, сказал я ему, и пришел к нему один от всех простых крайских людей сказать, чтобы он панам не дался, а если надо, говорил, то и мы, простые люди, ему в этом поможем. Цмок опять стал смеяться, потом говорил… Ну, то, что я вам уже говорил: что их панская власть теперь кончилась, что долго он их, нелюдей, терпел, а теперь всех перебьет, перецмокчет. Одного, он сказал, он боится: чтобы мы его не предали, к панам не перекинулись. Потому что, говорил, если и мы против него пойдем, тогда для кого ему эту землю держать? Тогда он ее бросит и уйдет, а мы вместе с пущей и вместе с панами провалимся. Да что ты, говорю, такого быть не может, мы уже с самой зимы с панами крепко бьемся, их режем и цмокчем. Цмок мне на это говорит: «Га, это добро! А теперь будет еще добрее! Иди и всем скажи: Цмок пущу крепко держит, держитесь, люди, за него, он всех вас удержит, иди!» Я и пошел. Вот, к вам пришел и все, как было, рассказал. А вы чего молчите?

Тогда Ахрем, который Рыло, вышел вперед и спросил:

— А что это у тебя за лопата такая? Как будто она старая, а как будто и новая. А?

— Га! — говорю. — И это тоже Цмок. Он говорит: «Лопата у тебя, братка Демьян, какая-то тупая, ржавая, такой много панов не закопаешь. Дай-ка я ее подновлю!» А потом ка-ак дыхнет на нее, ка-ак полыхнет огнем — и вот она теперь такая.

Стою, верчу ее в руках, она блестит, как сабля, на ней кровь. Стали наши ко мне подходить, ее рассматривать. Но никто ее в руки не брал. Тогда я стал показывать, какая она острая. Подковы на лету рубил! Да, говорили все, лопата добрая. Один дед Бурак ничего не сказал. Подошел, посмотрел на нее, понюхал ее даже… И головой покачал, отошел. Только уже потом, почти что через месяц, когда мы выступали на Кавалочки, он мне сказал, чья это на ней кровь. Я тогда ему не поверил. Я и сейчас ему не очень верю. Может, зря.

А тогда я вообще о том не думал. Порубил на чурбаки заклятую березу, потом сложили мы эти чурбаки, сожгли, пепел развеяли. Потом накрыли общий стол, посели, я опять им про Цмока рассказывал, потом стал говорить о том, как мы сперва пойдем на Зыбчицы, после на Глебск, потом как мы после, уже без панов, будем жить. Потом они стали просить, чтобы я опять лопату показал, как она рубит. Я показал. Тут они осмелели, стали просить самим попробовать. Первым взял ее Трахим, потом Юзик, потом Ахрем, потом все остальные. Все, кроме деда Бурака, этот не взял, рубили. Все, что было можно и не можно, порубили в мелкий щеп, славно потешились. И тешились бы еще дальше, но тут опять наши бабы пришли, мы разошлись по своим хатам.

И тут как загремело в небе, засверкало! После как хлынуло! Во где была гроза — прямо потоп! И так всю ночь. Утром встаю — а у нас в хате воды по колено. Глянул во двор — и во дворе полно воды, и везде, по всей нашей Зятице. И еще, слышу, шум какой-то, гомон, это как будто возле Максимовой хаты. Я тогда встаю, подхожу ближе к окну, выглядываю…

О! И верно: наши возле Максима сошлись, и там еще Сивый Петрок из Бугров, этот стоит возле своей лодки. Ага, он, значит, думаю, к нам приплыл, значит, спешил…

А в лодке у него сидит стрелец! Этот стрелец без шапки, руки у него за спиной связаны, борода наполовину выдрана, глаз подбит и, вообще, сразу видно, что Петрок его добро помял. Га, вот дела! Я наскоро оделся, лопату на плечо — и прямо к ним.

Там меня уже все ждут. Я сразу на стрельца:

— А это кто такой? Где ты его взял, Петрок?

— Так это Стремкин стрелец, — отвечает Петрок. — Я его сегодня утром с куста снял. Га, думаю, это Демьяну сгодится. Вот и привез до тебя. Сгодится, а?

— Ат! — говорю. — А где тот куст?

— А тут недалеко, — отвечает Петрок. — Я же еще вчера к тебе собрался. У нас там вон чего было: эти гады приходили, все начисто спалили и ушли. Тогда наши говорят: «Нет больше сил терпеть! Петрок, ты у нас самый быстрый, греби до Демьяна, зови на подмогу». Я и погреб. А тут ночью буря, тут потоп. Я переждал. Утром дальше гребу, вдруг вижу: этот на кусте сидит. Вот, думаю, добро, теперь не с пустыми руками приеду — возьму его. Взял. И он тебе, Демьян, ох как сгодится! Ты, твои говорили, вчера Цмока откопал. А этот говорит, что он этой ночью сам Цмока видел. Ты его поспрашивай, Демьян!

Э, думаю, вот оно как! Все одно к одному! И к стрельцу:

— Давай выкладывай, собака!

Он и выложил. Вот что у них, по его словам, было. Сперва, как они только выгребли из Зыбчиц, так первых три дня они просто палили и грабили, а поймать никого не могли, потому как пока они куда заявятся, так все наши оттуда уже разбегутся и зароются в дрыгву. А Стремке что такое грабить?! Я, он кричал, судья, мне надо или резать или вешать! Вот он тогда и надумал дальше ходить не днем, когда светло, а ночью, чтобы их никто не видел. Ладно! Вот вчера вечером они и вышли, все, сколько их было челнов, плывут себе скрытно, без команд. Долго плывут, нет ничего, все кругом тихо. После начался дождь, после он все сильней и сильней. А после разошлась такая буря, что хоть сразу ложись и топись! Но их ротмистр пан Драпчик саблей машет и орет, что если кто бросит весло, тому он голову отрубит. Вот они и гребут, и гребут, и гребут, ночь кругом, буря, молнии, гроза. Вдруг х-ха! — вот такая вот здоровенная лапа из воды высовывается, а ее было добро видно, такие тогда были молнии, — и вот эта лапа давай их за весла хватать! А потом давай трясти их челн! Ой, они тогда переполохались, с лавок повскакивали и давай веслами от той лапы отбиваться! Тогда следом за лапами вылезает из воды его, Цмокова, вот такая голова — и она давай грызть, жрать, трепать эти весла! А они по ней веслами, веслами! Драпчик командует: «Бей по глазам! По глазам!» Бьют по глазам. А голова дико орет! А после х-ха! — хватает их челн в лапы, поднимает, а после бэмц его об воду! Бэмц! Еще раз бэмц! Челн в щепки! А они, эти гады стрельцы, как горох — ему в пасть! Он их жрать! А этот, наш стрелец, уже не знает почему, между тех зубов как червяк проскочил — и на дно. Ф-фу, думает, хоть так!.. А Цмок его за шкирку — и со дна! За сапог — и ка-ак размахнется, и ка-ак кида- нет! После темно как в погребе и тихо как опять же в погребе. После очнулся — а он на кусте, уже светло, и уже наш Петрок берет его за бороду и тащит к себе в лодку. И это все, что он, этот стрелец, про вчерашнюю ночь знает — знает только про себя. А что было с остальными стрельцами, что с паном ротмистром и что с паном судьей, это ему уже не ведомо. Может, они и живы. Может, все живы. Так что, может, они еще все сюда, к нам в нашу Малую Зятицу, придут и кишки из нас выпустят!