Тимофей Печёрин - Команда хоть куда

Усевшись на телеги спереди, рабы взялись за упряжь, направляя караван дальше вдоль дороги. Возобновили путь лошади, как и прежде. То есть неспешно и неохотно, как подобает старым клячам, коих и отдать не жалко, и даже бросить. Медлительность эта, впрочем, вполне устроила предводительницу и двух других ведьм, шедших пешком. Потому как не позволяла им отстать. И не вынуждала идти второпях, выбиваясь из сил.

Так прошло два или три часа пути. За которые почти совсем стемнело. А полоса дороги, и без того неровная да притесняемая травой, окончательно скрылась под зарослями на опушке леса.

«Привал, деточки! — сообщила седовласая ведьма-предводительница, после чего обратилась к товаркам, — лошадей, чтоб не пропали, отдадим нашим крылатым друзьям. Будет им праздничный ужин, ха-ха! Кроме одной… она мне для другого понадобится!»

При упоминании о «крылатых друзьях» Аника, доселе, как и другие дети, бесцельно пялившаяся по сторонам, вмиг оживилась. И метнула цепкий взгляд к ведьме. Точнее, к маленькому костяному амулету в виде летучей мыши, висевшему у нее на шее. На миг ведьма-предводительница сжала амулет пальцами с изрядными ногтями. После чего отпустила. И, достав из складок одежды кинжал, сделала шаг в сторону ближайшей из лошадей.

Кляча всхрапнула и, было, попятилась. А вот чтобы встать на дыбы, сил у нее уже не хватало. Подоспели и два раба, чтобы удержать лошадь за упряжь. Тогда как ведьма, проворно подскочила к несчастной скотине и кинжалом перерезала ей горло.

Напоследок лошадь огласила лесную опушку почти визгливым ржанием. От него всполошились другие клячи каравана. А дети, кто отвернулся, а кто, не выдержав, разревелся от жалости.

Ведьмам, напротив, сие чувство оказалось совершенно не свойственно. Их седая, но ловкая предводительница уже собирала кровь из перерезанной лошадиной холки в подставленную медную плошку. Рядом крутилась ее более молодая и рябая товарка.

— Человечья кровь, конечно, полезней, — тараторила она, — но на безрыбье… как говорится, сойдет и лошадиная!

Слегка повернув голову, предводительница цыкнула на нее, и рябую ведьму как ветром сдуло.

Наполнив плошку, седовласая ведьма выпрямилась. И, бережно держа ее перед собой, заговорила, обращаясь как к рабам и другим чародейкам из Ковена, так к детям, опасливо жавшимся к телегам. Голос предводительницы звучал торжественно и восторженно.

— Лунная богиня взирает на нас сейчас, — и действительно, луна, круглая и желтая как золотая монета, уже висела в потемневшем небе, — и приветствует своих новых слуг. Почтим же и мы всемогущую Урдалайу… явив ей наше единство в силе… и крови!

Кто-то из детей скривился от отвращения. Видно представив, что последует за этой речью. Передернуло и Анику, как бы спокойно она ни старалась себя вести.

И предчувствия не обманули. Достав откуда-то маленькую железную ложку, предводительница посланников Ковена обмакнула ее в лошадиную кровь. После чего медленно, смакуя с каким-то нездоровым наслаждением, облизала. А глаза седовласой ведьмы при этом сверкнули, кажется, даже ярче, чем факел в руке одного из рабов.

— Сила луны, — приговаривала она, — сила ночи… сила крови — сила жизни… сила страха и боли моих врагов… наполняет меня.

Одна за другой, еще три ведьмы подошли к предводительнице с плошкой. И слизывая с ложки кровь, каждая из них повторила те же слова — про наполняющую их силу. А затем…

— Сюда! Ко мне, надежда Ковена! — призывно молвила предводительница, — будущие властительницы над такими силами, которых боятся даже маги… прирученные и прикормленные королем.

Поняв, что речь идет только о девочках, мальчишки-пленники вздохнули с облегчением. У нескольких эти вздохи вышли настолько громкими и явственными, что слились в гул, пронесшийся над поляной. Гул простодушной радости, как если б им удалось избежать наказания. Или просто какого-нибудь неприятного поручения.

Совсем иначе чувствовала себя девчачья половина пленной сотни. Лишь одна из девочек сама решилась сделать несколько шагов к ведьме с плошкой. Но стоило ей взглянуть поближе на густую темную жидкость, ощутить запах и, тем паче, вспомнить про недавние муки несчастной лошади — как маленькая пленница рывком отвернулась. Обеими руками закрывая рот, сдерживая тошноту.

— А-а-а! — заверещала рябая лохматая ведьма, — я говорила, что лучше! Теперь у нас будет и человеческая кровь!

И, выхватив кривой нож, подскочила к девочке, чтоб приставить лезвие к худенькой детской шейке. Седая предводительница взирала на происходящее с мягкой, едва ли не материнской, укоризной. Сама, мол, виновата. Видишь, до чего может дойти.

— Погоди… да погоди! — вскрикнула, всхлипывая, девочка.

И судорожно потянулась к окровавленной ложке. Лизнула ее раз, другой, кривясь от отвращения. Залепетала сбивчиво:

— Сила ночи… крови… наполняет меня… страх моих врагов…

Какой-нибудь шибко строгий жрец, нетерпимый к любому нарушению ритуала и ко всякой небрежности, наверняка пришел бы в ярость. Однако седовласая ведьма с плошкой вроде осталась довольна. Улыбнулась даже.

А следом за этой девочкой отведать крови подходили и другие маленькие пленницы. Смекнувшие, что бунт и отказ может стоить им жизни. Тогда как рябая ведьма, словно подбадривая их, выкрикивала, потрясая рукой, держащей нож: «кто не пьет — тот раб!»

Когда черед принять участие в ритуале пришел для Аники, та, как могла, сдерживала брезгливость. К плошке лазутчица подошла, зажмурив глаза. И про себя приговаривая: «просто представлю, что это рассол… или бульон… пусть это будет бульон».

В момент, когда губы и язык коснулись ложки, у Аники зашумело в голове. Да и сама голова, кажется, пошла кругом. Когда же неприятные мгновения наконец-то сделались прошлым, когда девушка открыла глаза — букет новых ощущений буквально захлестнул ее.

Ночной лес показался дочери Ханнара неожиданно прекрасным, даже чарующим. Темные силуэты деревьев напоминали диковинные создания. А небо, почти ясное, густо усыпанное звездами и с небольшой тучкой невдалеке от луны, было достойно воплощения в холсте и масле. Хотя едва ли на свете нашелся бы хоть один художник, способный отразить такую красоту, ничего не огрубив и не отбросив.

Ночь завораживала красотой. А воздух казался пьяняще свежим. Особенно в сравнении с удушающим и грязным дыханием родной столицы.

Иначе теперь смотрелась и предводительница группы посланников Ковена. Не злодейка уже, не изуверка — нет. Седина волос и морщины на лице выглядели приметами не старости, но, скорее, мудрости. А сохранившая изящество фигура являла собой живое свидетельством того, что сберечь красоту молодости под силу и смертным. Сохранить, защитив от всеразрушающего времени…