Сергей Житомирский - Будь проклята Атлантида!

— Те, кто тайком ропщет на большие траты, — сказал Хроан с угрозой, — кощунствуют против богов и испытывают мое терпение! Сейчас, — закончил он, — Держащий мою правую руку объявит награды достойным и кары нерадивым, что допустили вред от бунта крепостям, ладьям и богатствам Срединной.

Итлиск — высокий узконосый северянин — развернул лист желтой кожи. Наказания звучали однообразно: надсмотрщиком, стражем, писцом — на Канал! Зато дары оказались неожиданно обильными — и мехами, и бронзой, и рабами. Переждав похвалы щедрости, Итлиск, важно кашлянув, закончил:

— Зная нетерпение своих подданных увидеть Подвиг завершенным, Повелитель милостиво примет у тех, кто пожелает, половину дара на создание Великого Канала.

На этот раз славословия начались с заминкой, зато звучали особенно громко и искренне.

— Эй, желтоволосый! — Ор распрямился и отер ладонью пот.

Старший сын Храда, Уфал, сутулый, с вечно хмурым лицом, сидел на обтаявшем черном камне у края поля. Негнущимися пальцами, в которые въелась земля, Уфал доставал из плетенки еду. Он протянул Ору ломоть ячменной лепешки и копченое баранье ребро. Ели молча, старательно обгрызая присохшее к костям мясо. Который раз Ор подумал, что гиям тоже лучше бы коптить оленину, а не сушить на солнце.

— До заката надо кончить, — Уфал кивнул на склон, с которого они сгребали снег на огороженное камнями маленькое поле.

— Да, хозяин, — Ор отбросил обглоданную добела кость.

Хорошо работать со старшим сыном Храда. Не то что со средним, который, если рядом нет отца, сам почти не работает, а только бестолково помыкает рабами. Уфал не скупится и на лишний кусок еды, и терпеливо покажет, что и как надо делать. А главное, сам трудится не жалея сил, и видно, что со вкусом! От этого малопонятные дела по укреплению оград, возведению уступов, рытью земли внизу и переноске ее на поля казались не такими унылыми.

Сам Храд тоже работал вовсю, но он сильно отвык от труда земледельца и легко приходил в ярость, когда что-нибудь не ладилось.

Зимой работы было немного. Окруженная снегами община дремала как сурок. Но едва под весенним солнцем осел снег, спячки как не бывало! Теперь землепашцы и рабы с рассвета до темноты возились на полях, готовясь к трудным дням паводка.

Сгребая снег, Ор вспомнил родные места. Сейчас там дети Куропатки готовятся к весенней кочевке. Худые, со свалявшейся шерстью олени нюхают ветер и норовят убежать от пастухов. Охотники стругают древки для стрел, женщины ищут под снегом прошлогодние коренья. Чего бы Ор не отдал, чтобы хоть на день вернуться в эту голодную, счастливую, настоящую жизнь! Только отдавать-то ему нечего!

Вот минула его первая зима в Срединной земле. Прошло время, когда удивление и любопытство помогали новому рабу забывать о его жалкой участи. Дальше дни пойдут похожие один на другой, и уж ничего нового не впорхнет в жизнь Ора, быть может, до самой смерти. Тело его закопают на хозяйском поле, а дух — найдет ли он дорогу из чужого далека в тот край Нижней земли, где кочуют гии? Вряд ли. От этой мысли глаза юноши, обращенные на восток, наполнились слезами, и он не сразу заметил две темные точки на дороге. Кто-то едет в общину.

Когда Уфал и Ор, закончив работу, подходили к воротам в общинной ограде, выбежавший навстречу мальчуган крикнул:

— Дядя Уфал! К вам приехали твой брат и еще какие-то.

Странно, но пахарь, похоже, не слишком обрадовался вести.

Приехавших было трое — все молодые, с гладкими лицами, которые казались особенно ухоженными рядом с лицом пахаря. Они первыми приветствовали старшего по возрасту Уфала, но с оттенком пренебрежения. При поклоне они не складывали руки, а широко разводили в стороны. Уфал, усмехаясь, ответил тем же. Дальнейшего Ор не видел. Старая хозяйка, заметив гия без дела, велела ему чистить шкуру зарезанной овцы.

Вечером у атлантов был пир, а рабы собрались в хлеву. Войдя, Ор увидел среди сотоварищей по неволе троих незнакомых рабов. Все они — два либа и япт — выглядели более сытыми и были одеты лучше сельских рабов, держались непринужденно и немного свысока. Когда принесли вечернюю еду, либиец постарше бесцеремонно сунул нос в общую миску с похлебкой из костей, хмыкнул и окинул всех значительным взглядом:

— Есть тут такие, что шепчут хозяевам?

— Нету! — мотнул головой бореец, старший из рабов Храда.

— Тогда доставай! — мигнул либиец более молодому соплеменнику. Тот вытащил из-за пазухи изрядный кусок вареного мяса и отдал борейцу. Глотая слюну, все смотрели, как Старый истово режет мясо кремневым осколком на равные доли.

— Где добыли? — спросил либиец, раб Храда, у городского земляка.

— Где? У хозяев, где же еще! — гость расхохотался, глядя на испуганные лица. — Не бойтесь! Молодые господа слишком важны, чтобы считать куски. В Эльтоме я подошел к своему и говорю: «Хозяин, запасти еды на дорогу?» Он кидает мне кольцо: «Пойди, купи!»

Я дождался, пока запрягли повозки, прибегаю: «Вовсе нет стыда у торговцев! Все очень дорого, я не решился купить». Тут его хозяин, — рассказчик кивнул на япта, — говорит: «Крепко ты выучил раба бережливости!» А среди молодых господ нет хуже позора, чем прослыть скупым. Мой Агдан как затопал ногами: «Беги, проклятый, купи всего вдоволь!» Вот я и купил — половину им, половину нам.

Сельские рабы восхищенно смотрели на приезжих удальцов. Те, польщенные вниманием, принялись рассказывать о сытой жизни, удачных проделках. Ор глядел на их мягкие руки, добротную, чистую одежду, но не чувствовал зависти. Жить среди каменных домов-утесов, без клочка мягкой земли, по-шакальи красть куски… Уж лучше ворочать камни на поле! Видно, старому борейцу тоже не понравилось хвастовство городских, и он решил сбить с них спесь.

— А вот этому из оленьего народа, — он положил руку на плечо Ора, — тоже есть что рассказать. Он кочевал с Севзом!

— O-о! — Ип (так звали старшего из приезжих) с уважением посмотрел на гия. — В Атле много говорили о Севзе. Жаль, что он погиб!

— Мой хозяин ходил смотреть его голову, воткнутую на шест, — сказал либиец помоложе.

— Голову Севза? — Ор презрительно усмехнулся и начал историю, которую рабы никогда не уставали слушать.

Паводок пришел вслед за гостями. Шесть дней община боролась за свои поля. Хозяева и рабы одинаково мокрые, грязные, шатающиеся от усталости, рыли канавы, громоздили запруды, крепили подмытые уступы. Ни гости, ни их рабы не участвовали в этом. Они бродили по горам — хозяева налегке, рабы, груженные луками, едой, плащами, а вечерами попивали пенный сок. Когда один из гостей подстрелил сурка — тощего, едва очнувшегося от спячки, — шуму и хвастовства было столько, будто это не сурок, а матерый медведь.