Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Не помню, что я еще нес. Из этих неуклюжих слов я пытался слепить волну, которая смогла бы задеть его, хотя бы на секунду передать ему частицу того, что чувствовал в тот момент я. Сердце — оно же так рядом, рукой можно дотянуться. Пусть туда проникнет хотя бы пара слов… Пусть он просто почувствует то, что хочу сказать я. Чуть-чуть… На секунду…

Я говорил, глядя ему в живот. Не хотелось смотреть ему в глаза. Потому что казалось — взгляни я в них и увижу в горящих изумрудах отпечаток, свое отражение. И это отражение может проникнуть в меня и тогда я стану таким, как видит меня он. Я не хотел этого. Наверно, мне лучше было и вовсе закрыть глаза.

Я почувствовал, что произойдет. Котенок с отвращением засопит, отвернется и пойдет дальше. Он не поймет того, что я хочу ему сказать. Моя волна рассыплется и уйдет в песок, оставив на поверхности лишь смутно угадываемое темное пятно. Мы не могли друг друга понять.

Я поднял голову.

Глаза его блестели, но это был не тот блеск, что минуту назад. Точнее, не совсем тот. Котенок стоял неподвижно и задумчиво смотрел себе под ноги. Бесконечно одинокая статуя на песке. Призрак необитаемого острова. Котенок, к тебе можно лететь много световых лет и все равно быть бесконечно далеким от тебя. Ты — свет на горизонте. К тебе нельзя прикоснуться потому что ты всегда будешь где-то там. Там, куда я не смогу придти, даже если идти придется всю жизнь. Может, поэтому меня к тебе и тянет, Котенок. Я хочу дойти. Может — чтобы понять тебя, может — чтобы понять себя — такого, каким когда-то был. Может, мне вообще это не надо. Я не знаю. Но я хочу дойти. И увидеть. Дай мне шанс. Высвети лунную дорожку в ледяном и черном океане. Я попробую пройти по ней. Всего шанс…

Он молчал. Кусочек вечной пустоты, замороженная капелька вечности в теле человека.

И тогда я сделал то, чего не должен был сделать. То, что должно было все разрушить.

Я просто подошел к нему и обнял. Одна рука — сзади на талию, другая — через всю спину. Его правое ухо вдруг оказалось перед моим носом, густые ресницы дрогнули… Непослушные волосы легли на мою щеку, от них пахло знакомо и запах этот мог быть похожим на корицу, а мог быть похожим на миллион совсем других запахов Вселенной.

Это было самым глупым и самым ужасным из всего, что я вообще мог сделать в этой ситуации.

Мысли пришли гораздо позже, они не поспели за руками. А пока они шли, я держал в объятьях немного дрожащее маленькое тело и чувствовал, как колотит меня самого, колотит изнутри. У меня было ощущение, что я держу готовую взорваться бомбу.

Это было самоубийственной глупостью, это было безумием. Может, поэтому я так и сделал.

Я всего лишь хочу дойти…

Он ничего не сказал. Шмыгнул носом, на секунду прижался щекой к моему плечу, шевельнул шеей и резко высвободился. Не так, как сделал бы, если б хотел ударить. Просто потянулся в сторону. Я выпустил его.

— Котенок…

Он дрогнул. Совсем чуть-чуть. Встряхнулся, словно только теперь осознал, что коснулся меня, помотал головой. И сказал совершенно безэмоционально:

— Не прикасайся ко мне. Я понимать тебя.

Я все еще чувствовал его, кожа предплечья еще помнила его дыхание, едва теплое. И запах его волос…

«Проклятье, — подумал я тоскливо, стискивая зубы до боли в висках, — Неужели…»

Я почувствовал себя отвратительно. Лоб покрылся болотной влагой.

Мы пошли обратно к костру — он впереди, я в нескольких метрах позади. Чтобы не смотреть ему в спину, я смотрел вниз, на его аккуратные ровные следы с глубокими узкими вмятинами пяток и едва заметными отпечатками пальцев.

Он сел там, где сидел, осторожно отставив пустые консервные банки. Я устроился по другую сторону костра. На песке лежал бокал, на донышке которого осталось немного вина. Я поднял его, размышляя, стоит ли его вылить или просто долить из бутылки.

— Дай, — неожиданно сказал Котенок. И протянул руку, уверенно, будто бокал должен был сам, подчиняясь невидимой, но послушной силе, перелететь по воздуху.

— Ты хочешь вина? — на всякий случай спросил я.

— Вино, да.

— Оно крепкое.

— Дай.

Я протянул ему бокал, солнце весело сверкнуло на его краю и словно растворилось в вине. Котенок осторожно принял его, посмотрел мельком сквозь стекло на солнце и одним глотком проглотил его.

— Все, — сказал он также безэмоционально, возвращая его.

Я с удивлением покрутил в руках бокал, глядя на багровые потеки. Налил себе, но пить не стал, поставил на грудь, придерживая чтоб не упал. Чувство холода под ребрами прошло, на смену ему пришло что-то другое, но разобраться в нем было решительно невозможно.

— Понравилось?

Он неопределенно сощурился.

— Налить еще?

— Нет.

— Ну ладно. Еще часик полежим, думаю. Потом двинем обратно. Солнце спадет, будет не так душно.

— Да.

— У тебя есть родственники? — спросил я, все также глядя на вино.

Он непонимающе уставился на меня, ресницы дрогнули.

— Родственники, — повторил я, — Родители, братья, сестры… Родственники. Родичи.

— Родичи, — он помолчал и медленно покачал головой, — Нет.

— Они погибли?

— Да.

— Ясно… Извини. Имперские войска?

— Да.

— Извини.

— Это был не ты, — Котенок сорвал травинку, взял ее губами.

— Наверно. Я тоже сражался против кайхиттенов. Давно и случайно. Так вышло.

Он смолчал. Потом вынул изо рта травинку, подозрительно ее осмотрел и отбросил в сторону.

— А ты? Твои родственники?

— У меня их нет, — сказал я просто. Вина уже не хотелось. Оно стояло на моей груди как памятник на могильной плите. Наверно, это и был тот памятник, который я заслужил.

— Тоже погибли?

— Почти. Мать погибла через два года после моего рождения. Редкая болезнь, у нее была предрасположенность…

Отец фактически отрекся от меня. Брат погиб двадцать два года назад.

— Он был воин?

— В нашем роду все были воинами. Он был старше меня… На четыре года всего. Котенок внимательно посмотрел на меня.

— Он погиб в бою?

— И да и нет, — я сам удивлялся, как легко даются слова. Они срывались с языка одно за другим, звенящей цепью.

Одно звено тянуло за собой другое, — Он был в свите одного генерала.

— Штаб, — немного разочарованно сказал Котенок.

— Да. Флагман, на котором он был, наткнулся на старую мину неподалеку от Юпитера. Старая мина времен предыдущей войны. Может быть, даже наша. Просто кусок металла с устаревшей и барахлящей начинкой. Космический хлам. Их вылавливали тысячами. А та осталась… Просто несчастный случай.

— Мина… — эхом повторил он.

— Она ничего не могла сделать флагману, это был один из лучших кораблей того времени. Гордость имперского флота. Один из самых дорогих кусков металла с человеческой начинкой в нашей истории. Он один стоил целого флота. Он мог выдержать сотню таких мин.