Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Потом появились шнырьки, две черные кляксы, парящие под днищем «Мурены». На катер они не нападали, но я, вспомнив наши недавние злоключения, мстительно угостил их брикетом взрывчатки. Одного шнырька разорвало в лоскуты, другой, то ли контуженный, то ли напуганный, поспешил уйти на глубину. Преследовать его я не стал. На полпути к дому обнаружил залежи жемчужниц на дне, скорей всего свежую, этого года, колонию. Жемчужницы тут были редкостью, хотя заниматься их промыслом было некому, я пометил место на карте. Многие из них содержали в себе небольшие жемчужинки, уступающие своих братьям с других планет по размеру, но имеющие очень красивый синевато-фиолетовый оттенок. Может, Котенку будет интересно… Набрать бы ему десяток, он, конечно, и виду не подаст, но, уверен, ему понравится.

На обратном пути катер влетел на блуждающий риф, пришлось натягивать акваланг и спускаться чтоб осмотреть повреждения. К счастью, старушка «Мурена» была еще более чем крепка, я нашел несколько вмятин и полос — будто огромная когтистая лапа прошлась, но обошлось без пробоин.

Дверь маяка была не заблокирована. Ужасно хотелось есть — за все время я так и не нашел времени перекусить — но сперва надо было переписать данные зондов, запустить обработку, отослать пакеты на спутник. Работа не сложная, но кропотливая и долгая. У закрытой двери Котенка я замешкался, но открывать ее не стал. Он уже спит, к чему его будить. Как настоящий жаворонок, он ложился спать сразу после заката. А завтра специально выйду в море, нарву ему жемчужниц. Только непременно рано, чтоб успеть до того, как проснется…

Я представил, как он обрадуется, когда я насыплю ему полную горсть раковин. Не подаст виду, разумеется, но обрадуется. Жемчуг ничего здесь не стоит, но мне почему-то показалось, что Котенок с удовольствием будет с ним возиться. Жаль, резак так и остался в желудке шнырька, придется разделывать их ножом, но это уж мелочи.

Я добрался до верхнего яруса и включил свет. И сразу обнаружились сюрпризы.

На рабочем столе стояла накрытая крышкой тарелка, еще теплая, рядом с ней вилка, стакан и бутылка вина. Не открытая, но чистая, без следа пыли. И пачка сигарет. Ужин. Оставленный для меня. Я рассеянно покрутил в пальцах бутылку, отставил на место. Котенок… Ты знал, что я буду поздно и устану за день, ты решил сделать мне приятное. Под бутылкой обнаружился клочок бумаги, на котором детским резким почерком неуклюже было выведено: «Твой ужен. Розбуди когда преедешь». За этим следовала такая же неуклюжая буква «К».

Он лежал на моей лежанке, свернувшись калачиком и обхватив себя за плечи. Волосы разметались по подушке, рассыпались дерзкими локонами, рот приоткрыт так, что видны ровные острые верхушки зубов. Рубашка лишь накинута на плечи, струящийся шелк обнажает маленькое треугольное углубление между узкими ключицами, тонкую шею, на которой ровно бьется едва видимая жилка, кусочек живота. Котенок тихо сопел во сне, примостив щеку на плечо, на его лице сквозь сон просвечивало такое выражение, как на древних иконах — задумчивость, беспокойство, умиротворение.

Я смотрел на него долго и мне все казалось, что пушистые ресницы вот-вот дрогнут, а за ними вдруг сверкнут спящие пока зеленые звезды, такие зеленые, что можно ослепнуть, если слишком долго глядеть… И от этого возможного «вдруг» было и приятно и в то же время отчего-то страшно.

Рядом лежала книга, которую я ему дал, заложенная вместо закладки белым пером.

— Посадочное место оккупировано… — пробормотал я, все глядя на его лицо, — Экий же свиненок… Ждал, ждал, да и сморило на посту? Эх ты… Котенок…

До ужина я так и не добрался — навалилась усталость, стало клонить в сон. Я выпил полстакана вина и аккуратно, очень аккуратно, лег на лежанку с краю. Наши спины соприкоснулись и я почувствовал разливающееся по всему телу бархатное тепло. Глупое сердце забилось чаще, словно спешило наверстать за упущенный день, я даже забеспокоился, что от его оглушающего стука проснется Котенок. Но он спал, по-прежнему тихо сопя и нежно прижимаясь щекой к плечу.

— Теперь доказывай кому хочешь, что не спал с графом ван-Вортом… — зевнул я, — Спокойной ночи, малыш.

Я уснул тут же — в голове просто отключили свет, как рубильником. Мне снилось, что я плыву, постоянно отфыркиваясь от соленой морской воды и ловлю разбегающиеся в воде зонды. У воды был неприятный свинцовый привкус, она была какой-то очень плотной и непослушной, а зонды скользили в пальцах и постоянно норовили нырнуть на дно. Я сердился и нырял за ними, а вода пыталась вытолкнуть меня обратно на поверхность. А где-то рядом, вроде близко, но недосягаемый, как это часто бывает во снах, стоял мой маяк и сквозь его прозрачную верхушку я видел маленькую фигурку, наблюдающую за мной. И всякий раз, когда я выныривал, мне казалось, что у этой фигурки за спиной трепещущие зеленые крылья.

Жемчужниц оказалось меньше, чем казалось с поверхности, колонии было не больше пары месяцев. Я скользил над ними, легко шевеля ластами, пролетая сквозь бурые кусты водорослей, которые росли тут в изобилии. Я несся над миниатюрными джунглями, в которых то тут, то там открывались песчаные полянки, на которых, крепко прижавшись друг к другу, лежали грозди жемчужниц. Каждый раз, когда я выдыхал воздух, к поверхности неслась гроздь жемчужинок, таких мелких, что уже нельзя было рассмотреть через пару метров. Мир тишины, единственные звуки в котором — шелест в ушах да гулкие отдающиеся удары собственного сердца. Пш-ш-ш-шшшш… Я скользил легко, разгрузочный пояс был отрегулирован и мне не приходилось тратить силы чтобы удерживаться на глубине.

Подо мной осталась крупная астагония — странный, растущий из камней куст, с многочисленными длинными ветвями и множеством растопыренных плоских листьев. На конце каждой ветви виднелось утолщение размером с некрупную шишку, тоже коричневое и пористое на вид. Рядом с астагонией мелькнула серебристая рыбья спинка, но еще прежде чем рыба успела коснуться носом одной из «шишек», растение выбросило из переплетения своих ветвей узкий тонкий хлыст. Рыба успела трепыхнуться, но она приблизилась слишком быстро — хлыст оплел ее, сдавил и утащил за собой прежде, чем она успела сообразить, что происходит. В холодных рыбьих глазах не отразилось ничего похожего на предчувствие смерти, две светлые плошки не изменили выражения. Астагония зашевелилась, видимо переваривая добычу, потом ее щупальца-ветки снова распростерлись во все стороны, спрятав в своей глубине смертоносный хлыст. На самом деле это было не растение, а мелкий морской хищник, промышляющий некрупной рыбой да прочей донной мелочью. Проплывая над ним, я шлепнул его ладонью по веткам, мгновенно вылетевший хлыст ударился о предплечье, обтянутое гидрокостюмом и убрался обратно. Добыча была великовата.