kissherdraco - Жажда/water (СИ)

Нет. Не то, чтобы она думала о чем-то подобном: словно она не радовалась тому, что жива. Словно не ценила свою жизнь. Любила мир. Свой мир. Просто именно сейчас…

Она подумала об этом именно сейчас. Если просто перестать дышать, то и не придется находиться здесь. Способ решить проблемы. Навсегда. И возможно, что после всего случившегося, Гермиона уже потеряла все. Тогда какой в этом оставался смысл?

Как глупо. Ты такая дура, Гермиона. Ты такая бестолковая. Возьми себя в руки. Подростковые страхи никогда на тебя не влияли.

— Я знаю, что вы беспокоитесь за меня.

Рон немного поддался вперед.

— И это правда. Поэтому не могла бы ты — теперь, когда ты переоделась, когда, наконец, свалил Малфой, когда мы уселись и больше не кричим — пожалуйста, расскажи нам, что с тобой случилось!

Гермиона посмотрела на Рона, а потом перевела взгляд на Гарри. Она чувствовала себя ужасно. Да и выглядела, наверно, также. Выражение их лиц. Они говорили о многом.

Она чувствовала, что теряет их. Рона — почти. Гарри — точно. И больше всего на свете она хотела их вернуть. Гермиона хотела, чтобы два ее лучших друга снова стали ее стеной от постоянных усмешек и колкостей Малфоя. Она хотела, чтобы они снова намеренно набрасывались на него каждый раз, когда у Малфоя поворачивался язык назвать ее грязнокровой сукой. Она хотела, чтобы они снова были рядом, бросая предостерегающие взгляды на него каждый раз, когда он выплевывал угрозы в ее адрес.

И больше всего, она хотела, чтобы Малфой делал все это. Опять. Она хотела, чтобы он стал прежним. Было ли это таким неправильным? Все было неправильным. И все, чего она хотела — это все исправить…

— Гермиона?

А как это можно исправить, если теперь есть Малфой? Были только Гарри и Рон, что почти одно и то же для нее. В долгосрочной перспективе. На всю жизнь. Были только эти мальчики, эти почти-уже-мужчины, которые останутся с ней пока она не состарится и не умрет в той постели, доме, семье, что будет у нее. Или если будет лежать на поле боя. На той войне-что-может-быть. Должна быть. И, скорее всего, будет.

Она никогда не откажется от них, и ей никогда не хотелось дать им повод отказаться от нее. Она им нужна. А ей нужно приглядывать за ними. За Роном и его глупыми недоразумениями, ошибками, вспыльчивым характером и его дикими предположениями, которые выводили ее из себя. Но именно это она и любила. И Гарри. То, какой он: храбрый, сильный, непреклонно-решительный в своем стремлении придерживаться светлой стороны, как герой, которым он был. Как герой, которым — она знала — Гарри станет: со шрамом или без него. Это все было в нем. Только теперь… теперь все иначе. Из-за Малфоя, ее и Малфоя, и ее нагромождений лжи. Даже мрак и безнадежность всегда будет светлее, чем это.

Она все еще злилась на Гарри. На все, что он сказал, на то, как вел себя с ней. За его кулаки и ноги, за вызывающие ярость подозрения, которые тот настойчиво твердил. Но это все еще не означало, что у него было право. Не означало, что он мог проделать все это, тем самым еще больше отталкивая ее.

Но если отбросить все это в сторону, Гермиона знала, что это ее вина. Но и Гарри не упрощал ситуацию. Он только усложнил все еще больше, вызывая у нее время от времени приступы гнева, которые выжигали пустоты внутри нее. У нее так и чесались руки, чтобы дотянуться до его губ и накрыть их ладошкой, чтобы он замолчал. Даже Рона она никогда не хотела заткнуть до такой степени, как сейчас — Гарри. Потому что знала, что Рон заткнется, в конце концов. И, в первую очередь, была признательно ему за его старания, но…

Мерлин. Все это было так, так не вовремя. Эти домыслы, эти тонкие намеки от окружающих — абсолютно оправдывающие ее злость. Злость, которую она не имела абсолютно ни какого права чувствовать.

Но поверх всего этого — если присмотреться — самым важным было то, что она все еще не потеряла их. Что они все еще будут рядом до самого конца. И это было важнее, чем говорить правду.

— Это…. Все случилось прошлой ночью, — она сделала еще один глубокий вздох, ловя успокаивающие нотки, исходящие от заботливого взгляда Гарри. Гнев постепенно таял, но его снова заменил внезапный страх того, что она должна была сказать.

Это была любовь. Ее, Гарри и Рона. Любовь.

— Я отлучилась в дамскую комнату. У меня разболелась голова. И… — у нее внезапно начинают дрожать руки. Внезапно сбивается дыхание… внезапно… Гермиона мысленно представила, как стоит в девчачьем туалете, избитая, с дико рвущимся наружу сердцем…

Гарри незаметно придвинулся к ней и, взяв её за руку, начал гладить большим пальцем по тыльной стороне ладони, словно успокаивая. Она посмотрела на него, слабо улыбнувшись. «Если бы ты только знал!»

— Это не Малфой.

Гарри замер, но руку её не выпустил.

— Тогда кто? — спросил он, заставляя себя произнести это тихим и спокойным голосом.

— Если я скажу, — начала она, — вы должны дать мне слово ничего не предпринимать. Здесь уже ничего не поделаешь. В любом случае, уже слишком поздно. Потому что я бы так и сделала, если бы могла. Я бы… ммм… пошла бы к Дамблдору, — нет! Только не начинай заикаться!

Мальчики не проронили и слова.

— Пожалуйста. Пообещайте, — настойчиво попросила она.

Рон подавил вздох.

— Гермиона, как мы можем пообещать тебе такое?

— Потому что я прошу об этом. Потому что я не могу рассказать, пока вы не пообещаете. Мне нужно довериться вам в этом.

Рон перевел взгляд на друга. Гарри посмотрел в ответ. Несколько секунд они вели молчаливый диалог.

— Кто, Гермиона? — повторил вопрос Гарри.

— Нет, прежде пообещайте.

Он опустил взгляд и, казалось, что прикусил себе язык; упорно не поднимая взгляда на нее. Из его груди вырывались тяжелые замедленные вздохи.

Когда же он снова взглянул на нее, то только кивнул.

— Скажи это вслух.

— Я обещаю.

— Рон?

Но тот только отрицательно помотал головой.

— Гарри, друг, — начал, было, он, — Ты не можешь и в самом деле думать, что мы не …

— Нам нужно знать правду, Рон, — прервал его Гарри. — И это главное. А в остальном… остальное только Гермионе решать.

Рон снова повернулся к ней. Эмоции ожидаемо отразились красками на его лице.

— Обещай мне, Рон, — настаивала Гермиона, избегая вопросительного взгляда Гарри.

Рон закатил глаза.

— Это не похоже на обещание, — она нахмурилась.

— Ну, тогда…, - она могла даже услышать, как сомкнулись его челюсти. — Обещаю, — и он снова заерзал на своем стуле.

Гермиона открыла рот и, внезапно, снова закрыла; сглотнула и снова повторила попытку: — Хорошо, — она выдохнула, — Панси Паркинсон и Миллисент Буллстроуд.

Едва только Гермиона произнесла первое имя, как злобное рычание, окрашенное в тона потрясения, отвращения и других схожих эмоций, которые она не хотела распознавать, вырвалось из их глоток.