Карина Дёмина - Серые земли

Она еще раз провела пальцам по датам.

— Умерли недавно… и похоронены?

— Нет.

Матушке Анатолии нынешний разговор был весьма не по нраву, как и упрямство гостьи, для которой, кажется, не было ничего святого.

Однако скандал грозился выйти знатным… и была бы гостья простого роду, матушка Анатолия свернула бы сию, неудобственную беседу, воспользовавшись правом своим выставить излишне любопытную особу за дверь… но ведь купчиха, первой гильдии… и княжна ко всему, что вовсе немыслимо. В ее, матушки Анатолии, голове не укладывается этакое соседство.

В ее‑то памяти было либо так, либо этак, а чтобы все сразу…

— Я лишь пытаюсь разобраться, — тихо произнесла Евдокия. — И мне не хочется… чтобы в этом деле разбиралась полиция.

Полиции матушка Анатолия не особо опасалась, а вот иных знакомых, каковые у девицы этой, глядящей прямо, строго, наверняка множество, опасалась и весьма.

— Сестер хоронят в исконной обители, — ответила она, осенив себя крестом, скорее уж по привычке, нежели и вправду надеясь, что боги силою своей прекратят дознание. — Где бы ни умерли они, тела стараются доставлять в Лядовицкую обитель. И там уже сестры находят свой покой.

— А до того?

— Лежат на леднике, — поморщившись, добавила матушка Анатолия. Ее вовсе не радовала этакая необходимость. Ледник в старом здании был узким, неудобным, и его с трудом хватало на продукты, а тут тела… и пришлось продукты переносить к вящему неудовольствию сестры — хозяйки, особы крайне скверного норову, но весьма ответственной.

Матушка Анатолия понимала ее возмущение: молоко вне ледника кисло, сыры плесневели, а рыба быстро тухла. Сии непредвиденные убытки ударяли по орденскому кошельку, который и без того был скорее наполовину пуст, нежели наполовину полон.

— Могу я…

— Для вас ничего святого нет!

— Есть, — возразила Евдокия. — Но я имею право знать… да и вы, думаю, не откажетесь. И если случится, что я ошибаюсь, то… полагаю, орденская казна не откажется от скромного пожертвования?

— Насколько скромного?

— Десять тысяч злотней.

— Пятнадцать.

— Матушка Анатолия!

— Исключительно на благие дела, — матушка вновь перекрестилась и, подняв тяжеленный крест, доставшийся ей вместе с обителью, поцеловала красные камни.

— Недешевы ныне благие дела, — богохульно заметила купчиха и не покраснела. — Но пускай будет пятнадцать… и право на скидку, если вдруг у меня появится желание разместить рекламу в вашей газете.

Матушка Анатолия задумалась. С одной стороны газеты еще не было, с другой…

— Вы же понимаете, что не всякий товар…

— Конечно понимаю, — величественно кивнула Евдокия. — Не стоит беспокоится, матушка Анатолия. Наши товары никоим образом не оскорбят чувств верующих…

Пришлось спускаться. Лестница все вилась и вилась, и с каждым ее витком крепло ощущение, что она, Евдокия, вот — вот доберется до центру земли или, что гораздо хуже, до Хельмовых владений.

Матушка Анатолия ступала бодро, рясу подняла, чтобы не измазать — мели здесь редко, то ли и вправду старый дом был слишком велик, чтобы прибираться в каждом уголке его, то ли, что куда более вероятно, Евдокию вели одной из тайных троп, знать о которых обыкновенным монахиням было не положено. Пахло пылью, плесенью и камнем.

Отсветы лампы ложились на древние стены, выхватывая куски то гранита, неровные, мясо — красные, и тогда Евдокии мерещилось, что находится она внутри диковинного зверя, то полуистлевшие деревянные балки, то крюки, в которых некогда крепили факелы.

И становилось не по себе от мысли, что лампа матушки Анатолии погаснет.

Темнота кралась по следу.

Евдокия чувствовала ее, недобрую, непростившую своего проигрыша.

— Порой это место наводит жуть, — призналась матушка Анатолия. Получив чек на пятнадцать тысяч злотней — самой Евдокии предстояло еще смириться с этакой потерей — она подобрела. — Сестры не любят спускаться… некогда подземелья использовались…

Она вздохнула, осознав, что сказала больше, нежели следовало:

— Колдовок тут держали. Ведьмаков. Дознания вели…

Дубовая дверь издала протяжный звук, и темнота сзади рассмеялась: ты же этого ждала, Евдокия? Страха… вот и есть.

Вновь коридор, на сей раз — меж тех самых камер. Темные двери с узкими оконцами. И мерещится, что не просто так сюда Евдокию привели… если запереть, то никто не узнает, куда она делать.

Чушь.

Себастьян знает.

И если Евдокия не вернется, искать будет… будто у него иных забот нет!

— Камеры пусты, — сказала матушка Анатолия и толкнула ближайшую дверь. — Гляньте сами.

Евдокия, переступив через собственный страх, заглянула. И вправду, нет ни узников, распятых на стене, ни безумцев, из которых собираются демонов изгонять… зато есть гора репы.

— Тут прохладненько. Хорошо репу хранить. И картоплю. Там вон, — матушка указала на следующую дверь. — Морковочка. Круглый год лежит, от урожая до урожая, и как новенькая.

Все же была она женщиною хозяйственной, чем немало гордилась.

— Уже недолго.

Она сама спешила, поскольку неприятно было оставаться внизу, чудились то стоны, то крики, то безумный смех. Нет, матушка Анатолия не верила в глупые россказни про призраков и невинные души… и крест, который сжимала в руке, давал смелости.

Просто… не любила она подземелий и все тут.

И оказавшись перед ледником — вспомнилось, что некогда здесь была допросная — она с облегчением посторонилась.

— Можете взять еще одну лампу, — матушка указала на полированную полочку, которую повесили по просьбе сестры — хозяйки. На полочке теснилось с полдюжины ламп, смазанных, заправленных хорошим маслом. Использовали их трижды в год, когда сестра — хозяйка проводила переучет запасов, а заодно уж и уборку.

— Спасибо.

Евдокия от предложения не отказалась.

Две лампы — лучше, чем одна.

Она открыла дверь сама и тут же отшатнулась от густого лилейного запаха. Ощутила его и матушка Анатолия.

— Что здесь… — она решительно шагнула к двери, оттеснив Евдокию. — Иржена милосердная…

Нет, обе покойницы были на месте, что, конечно, несказанно матушку Анатолию обрадовало, поскольку о смертях этих она уже и докладную записку составила, и распоряжения соответствующие, и оплатила доставку в Лядовицы… но вот вид, в котором пребывали сестры, донельзя ее поразил.

— Теперь вы мне верите? — тихо спросила Евдокия.

Женщины были мертвы.

И лежали на узких лавках, вытянув ноги, сложив руки на животе. Облик весьма благочинный, но вот… матушка Анатолия распрекрасно помнила, что сестер поместили в ледник нагими. Она присутствовала и при омовении, самолично читала молитвы, прося Иржену даровать мученицам легкое посмертие. Она и провожала их вниз, и укрывала саванами, здраво рассудив, что уже в Лядовицах покойниц переоденут сообразно обычаю.