Абрахам Меррит - Лесные женщины (сборник)

Две недели наблюдалось в стратосфере сверкающее облако, по этому поводу строились ленивые предположения, потом его не стало видно. Пещеры Народного были готовы.

Половина скального материала, вынутого при их изготовлении, исчезла вместе со сверкающим облаком. Остальное, преобразованное в первичную форму энергии, было запасено в блоках стеклообразного материала, того самого, что поддерживал конусы, и в блоках двигалось беспокойно, с тем же ощущением неимоверной силы. И это действительно была сила, немыслимо могучая; от нее исходила энергия маленьких солнц и лун, она приводила в движение многочисленные механизмы, регулировавшие давление в пещерах, поставлявшие воздух, создававшие дождь и превратившие царство Народного в миле под землей в рай поэзии, музыки, цвета и формы, которые он создавал в своем сознании и с помощью остальных десяти воплощал в реальность.

Больше нет необходимости говорить об этих десяти. Хозяином был Народный. Трое, подобно ему, были русскими; двое китайцами; из остальных пяти три женщины: немка, женщина из народа басков и евроазиатка; и наконец индус, ведший свою родословную от Гаутамы, и еврей, который прослеживал свою до Соломона.

Все они разделяли равнодушие Народного к миру; каждый был одного с ним взгляда на жизнь; и все жили в одиночестве, каждый в своем собственном раю в сотнях пещер, разве что иногда им было интересно поработать вместе. Время ничего для них не значило. Исследования и открытия использовались исключительно для их нужд и развлечений. Если бы они отдали их людям на поверхности, те использовали бы их как оружие в войне на Земле или с жителями других планет. К чему ускорять самоубийство человечества? Они не чувствовали бы сожаления о гибели человечества. Но зачем приближать ее? Время ничего не значило для них, потому что они могли жить, сколько захотят; конечно, если не случайности. А пока существуют скалы, Народный может превращать их в энергию, чтобы поддерживать свой рай — или создавать другие.

Старый дом начал трескаться и обрушился. Гораздо быстрее, чем под действием стихий. Среди развалин его фундамента выросли деревья; и поле, так странно выровненное, тоже заросло деревьями. За несколько коротких лет вся местность превратилась в глухой молчаливый лес; только изредка слышался рев пролетающей вверху ракеты да песни птиц, которые нашли здесь убежище.

Но глубоко под землей, в пещерах, царили музыка и пение, веселье и красота. Легкие нимфы кружили под маленькими лунами. Пан играл на свирели. Соревновались древние жнецы под миниатюрными солнцами. Рос и зрел виноград, его давили, и вакханки пили красное и пурпурное вино, засыпая наконец в объятиях фавнов и сатиров. Ореады танцевали в бледных лунных лучах, и изредка кентавры исполняли древние танцы под топот своих копыт на поросшей мхом почве. Здесь снова жила старая Земля.

Народный слушал, как пьяный Александр хвастает перед Таис в великолепии завоеванного Персеполиса; слышал треск пламени, по капризу куртизанки уничтожившего этот город. Он смотрел на осажденную Трою и вместе с Гомером подсчитывал корабли ахейцев, вытащенные на берег у стен Трои, или вместе с Геродотом смотрел, как маршируют племена под командой Ксеркса: каспийцы в своих плащах из шкур и с луками из тростника; эфиопы в шкурах леопардов с копьями из рогов антилопы; ливийцы в кожаной одежде, с копьями, закаленными в огне; фракийцы с лисьими мордами на головах; племена в шлемах из дерева и в шлемах из человеческих черепов. Для него снова разыгрывались элевсинские мистерии и мистерии Осириса, он смотрел, как фракийские женщины на куски разрывают Орфея, первого великого музыканта. По своей воле он мог видеть расцвет и падение империи ацтеков и империи инков; возлюбленный Цезарь снова погибал в римском сенате; он видел лучников Азенкура или американцев при Бельвуде. Все, что создал человек: стихи, исторические записи, философские и научные работы — все его странной формы механизмы могли восстановить перед ним, превращая слова в образы, реальные, как живое существо.

Он был последним и величайшим поэтом — но он также был последним и величайшим музыкантом. Он мог вызвать к жизни песни древнего Египта или напевы еще более древнего Ура. Мелодии матери-земли, выливавшиеся из души Мусоргского, гармония глухого уха Бетховена, песни и рапсодии из сердца Шопена. Он мог сделать больше, чем просто восстановить музыку прошлого. Он был хозяином звука. Для него реальной была музыка сфер. Он мог взять лучи звезд и планет и свить из них симфонии. Или превратить солнечные лучи в золотые звуки, каких не мог создать никакой земной оркестр. А серебряная музыка луны — сладкая музыка весенней луны, глубокая музыка луны жатвы, хрупкая хрустальная музыка зимней луны в арпеджио метеоров — он мог свивать такие ноты, каких не слышало человеческое ухо.

Так Народный, последний и величайший поэт, последний и величайший композитор, последний и величайший художник — и не по-человечески, но величайший ученый — жил с десятью избранными в своих пещерах. А поверхность земли и всех, кто жил на ней, передал аду…

Разве что случится что-нибудь такое, что будет угрожать его раю.

Сознавая возможность такой опасности, он создал механизмы, которые доносили до его глаз и ушей, что происходило на земной поверхности. Время от времени он забавлялся этими известиями.

Так совпало, что в ту ночь, когда Исказитель Пространства нанес свой удар по космическим кораблям и вышвырнул часть огромного кратера Коперника в другое измерение, Народный сплетал лучи Луны, Юпитера и Сатурна в бетховенскую Лунную сонату. Луна была четырехдневным полумесяцем, Юпитер только зарождался, а Сатурн висел, как подвеска под луком. Вскоре по небу проплывет Орион, и яркий Регул, и красный Альдебаран, Глаз Быка, и они добавят новые ноты звездного света, превращенного в звук.

И вдруг свитый ритм разорвался — отвратительно. Опустошительный невероятный диссонанс вторгся в пещеру. Нимфы, томно танцевавшие под музыку, задрожали, как туман под внезапным ударом ветра, и исчезли; маленькие луны мигнули и погасли. Инструменты замерли. И Народный почувствовал, будто его ударили.

Через некоторое время маленькие луны загорелись снова, но тускло, а из тональных механизмов донеслись разбитые изуродованные звуки. Народный зашевелился и сел, его худое широкоскулое лицо приобрело еще более сатанинское выражение, чем обычно. Нервы его оцепенели, потом они начали оживать, и он ощутил сильную боль. Он сидел, борясь с болью, пока не смог позвать на помощь. Ему ответил один из китайцев, и вскоре Народный пришел в себя.

Он сказал:

— Это пространственное искажение, Лао. И ничего подобного раньше я не знал. Оно пришло с лучами, я в этом уверен. Посмотрим на Луну.