Александр Бреусенко-Кузнецов - Мёртвые душат

— Чего ты ищешь, вышедший из болота? — спросил у Пендриса Дрю.

Пендрис искал покоя. Он был уже и тем счастлив, что обрёл твёрдую почву под ногами.

— Возможен ли покой? Возможна ли твёрдая почва? — усомнился Дрю.

Пендрис не хотел сомневаться. Тогда Дрю с улыбкой сочувствия провозгласил:

— Нам больше не найти твёрдого фундамента. Владыка Смерти мёртв.

— Ну да, он мёртв, — согласился Пендрис.

— Нет, ты не понимаешь, — констатировал Дрю.

— Что я не понимаю? Конечно же, Владыка — мертвец из Шестой расы, главный над всей подземной и наземной областями мира, гарант некрократии…

— Ты не понимаешь, — повторил Дрю, — Владыка Смерти мёртв.

— Как мёртв? Совсем? — начал понимать Пендрис.

— Совсем.

— И давно?

— Всегда.

Тут Пендрис снова перестал что-либо понимать и с изумлением воззрился на Дрю. Тот же рад был пытаться донести до него открывшуюся ему истину.

— Ты спросил, давно ли умер Владыка Смерти, — произнёс посланник, — и ты спросил об этом сегодня.

— Да, это так! — поспешно подтвердил Пендрис.

— Если бы ты задал этот вопрос в тот день, когда передо мною не открылись врата Порога Смерти, я бы сказал, что Владыка умер только что. И это было бы глупостью, сказанной сгоряча.

— Наверное, — согласился Пендрис.

— Если бы я отвечал не сгоряча, а поразмыслив, я пришёл бы к выводу, что Владыка мёртв уже какое-то время — с тех пор, как он перестал мне отвечать.

— Он перестал вам отвечать, посланник?

— Да, как и всем другим посланникам Смерти и некромантам. Он и раньше, бывало, оставлял нас на какое-то время без руководства, поэтому сразу не всполошились. Но как только молчание Владыки стало затягиваться, все те мертвецы, что прежде были с ним на связи, не могли не призадуматься: уж не умер ли он? И додумались они, опять же, до глупости.

— Всё равно до глупости?

— Да. Потому что Владыка был по-настоящему мёртв всегда, даже когда мог нам отвечать.

— Прошу прощения, отсюда я снова не понимаю.

— Хорошо, объясню. Что такое наше посмертие?

— Посмертие? Это возможность преодолеть ограниченность рамок жизни…

— Как бы не так! Посмертие — это болезнь. Понимаете, Пендрис?

— Болезнь?

— Да, но особая болезнь; болезнь к Смерти, как сказали бы некрософы. Оглянитесь, Пендрис. Полюбуйтесь этими добрыми крестьянами, что стоят перед нами. Ведь они — наши братья по посмертию!

— Ну да, — с сомнением произнёс Пендрис.

— Чем их посмертие отличается от нашего?

— Разве ничем?

— Я скажу, чем. Во-первых, качеством бальзамов, используемых для подготовки тел; во-вторых, ещё одной маленькой деталью: кому принадлежит суэнита.

— И всё?

— И всё, — твёрдо сказал Дрю, заставив Пендриса задуматься. Пендрис думал о том, что доказывают эти крестьяне, и почему Владыка Смерти не просто мёртв, но мёртв, и, будучи не в силах этого постигнуть, склонялся к тому, чтобы просто поверить образованному посланнику Смерти. Но Дрю не ждал от него слепой веры.

— Постой здесь, погляди на наше посмертие, — предложил он Пендрису, — а я пока пройдусь к замку, постучу в барабан.

Пендрис послушно остался стоять, досадуя на собственную тупость, а Дрю спустя какое-то время стал помогать ему думать далеко разносящимся барабанным ритмом.

И подумал Пендрис: есть жизнь, и есть смерть, а это посмертие — ни то, ни сё; истинно слабым и ни на что не годным даром является посмертие, которое привело этих крестьян к параличу, а тщательно подготовленных конных арбалетчиков не защитило от болота. Может быть, это имел в виду Дрю из Дрона, когда привязывал к одному из крестьян своего израненного крылатого коня.

Сейчас Пендрис с крылатым конём посланника остался наедине и, хотя обычно мёртвые кони выполняют волю лишь одного хозяина, мог бы попытаться вскочить на него, принудить к движению, а дальше — поминай, как звали. Но Пендрису некуда было ехать, а потому он решил пока что остаться здесь, понабраться у Дрю из Дрона ума-разума. Пендрис чувствовал, что бывшему предмету его вооружённого преследования открылось нечто глубокое и важное.

Когда Пендрис подошёл к замку Мнил и изложил свои соображения Дрю, сидящему на холме у его стен, прямо на снегу, с барабаном, тот, не прерывая игры, придирчиво сверил эти догадки со своим озарением.

— Нет, — сказал он, — дело не в том, что посмертие у нас слабое, дело в том, что оно не ведёт никуда. Вопрос смерти Владыки Смерти — это вопрос смысла. Какой смысл мы можем иметь, если посмертие нас превращает в набор вещей? Спору нет, крепких, надёжных, но — вещей? Моё посмертие не то чтобы мне не пригодилось: оно позволило мне перенести три жёстких арбалетных залпа и расшибание в лепёшку о запертые врата Порога Смерти. Вопрос в том, я ли это перенёс. Понимаете, Пендрис?

— Нет, не понимаю, — признался Пендрис, — но продолжайте: ваши речи непонятны для меня, но они такие интересные…

— Что мы получили с посмертием, Пендрис? Получили ли мы просто совершенное продление нашей несовершенной жизни, или же — нечто иное?

— Нечто иное, — предположил Пендрис.

— Что мы потеряли с посмертием? Только ли былое несовершенство нашей жизни, или же — нечто иное? Не гадайте, Пендрис, я вам скажу. В обрядах перехода в посмертие мы теряем нечто важное — то, что мы именуем «тенями» и надеемся сохранить в «призрачных шкатулках» — киоромерхенных суэнитах.

— Само собой, — согласился Пендрис.

— Изъятое из нас начало — эти самые «тени» — важно знаете чем? Оно делало нас нами. Оно давало нам свободу выбора. Вы видели крестьян, полностью лишённых «теней», не так ли, Пендрис? Наше с вами положение несколько лучше: изъятые у нас тени находятся с нами, или спрятаны в надёжных местах. Но они — всё равно изъяты. Наши тени, Пендрис, находятся в заключении в маленьких коробочках, а если выпустить их оттуда, будут неприкаянно слоняться по местности, пока их не вернёшь, но вернёшь не к нам, Пендрис, а обратно в эти дурные суэниты. Теперь понятно, почему наше хвалёное посмертие — болезнь?

— Но почему же, почему же мы не можем вернуть себе наши тени, если они для нас так важны?

— Потому что нас уже нет, дорогой Пендрис.

Когда Чичеро передал Дониа суть разговора с Плюстом, тот его внимательно выслушал и сказал:

— Пошли убьём Эйуоя!

Чичеро вздохнул и привычно ответил:

— Сейчас не время для этого.

Но тут из потайной двери в стене, открывшейся в десяти шагах от Чичеро с Дониа, вышел сам Бларп Эйуой, и сказал посланнику:

— В одном вы ошибаетесь, Чичеро. Время как раз пришло. Весь замок пришёл в движение…

Тут Дониа из Шкмо выхватил из рукава кинжал и с перекошенной физиономией набросился на Эйуоя. Тот, однако, был готов к его броску, и, играючи, поставил подножку, от которой Дониа растянулся на полу. Наступив тяжёлым сапогом на кисть руки, сжимавшей кинжал, Эйуой вновь обратился к Чичеро.