Алексей Пехов - Страж. Тетралогия

— Да, Март. — Золотые глаза, казалось, отражали туман, охватывавший наши ноги до лодыжек. — Они отмечают свой путь трупами. Хотел бы я знать, как люди превращают своих спутников в мясные лепешки. И отчего остальные не сопротивляются, ведь должны понимать, что потом настанет и их черед.

Через кладбище мы шли в полной тишине. Я пытался прочесть на памятниках имена, но язык был все тот же — странные закорючки, чем-то напоминающие хагжитскую вязь.

В укутанной мраком пещере было влажно и пахло гнилым луком. Звонко капала вода, откуда-то издалека слышалось мерное басовитое гудение, точно нас ждали пчелы, живущие в улье.

— Вы инквизитор и обязаны знать о нечисти то, чего не знают другие, — озвучил я мысли, появившиеся у меня в последние несколько минут. — Но ад, берлоги демонов… Как добыть такую информацию, отец Март?

— В книгах, Людвиг. Тех, что пишут каликвецы. Раньше этот орден был куда многочисленнее, чем сейчас. Из пяти монастырей осталось лишь два. В прежние времена монахи сражались с Тьмой не только в нашем мире. Они захаживали и сюда.

Я присвистнул, и он, неловко улыбнувшись, пожал плечами:

— Превентивная мера. Любой стратег скажет, что войну надо переносить на территорию противника.

— Теперь я понимаю, почему уцелело всего два монастыря.

— Вы как всегда зрите в корень. — В его тоне слышалась грусть. — Папа, который одобрил эту авантюру, был не слишком дальновидным, считая, что боевой монашеский орден справится со всеми легионами тьмы.

— Который из Пап?

— Пий Второй.

— Он плохо кончил. Вроде бы утонул во время переправы.

— Это официальная версия. — Его тон не выражал ничего, но этого и не требовалось.

Никому не нравятся безумные правители, приказывающие делать безумные вещи. Рано или поздно от таких избавляются. Например… топят. Даже если ты Папа.

— Ого, — негромко сказал я, когда мы миновали пещеру и вошли в анфиладу комнат.

Прямо из стен вырастали скульптуры, выточенные из материала, очень напоминающего раухтопаз. Все как один — не человеческие. Все как один — скорбные, сонные и невероятно отталкивающие. Это были демоны совершенно разных видов и размеров.

— Сюда бы наших специалистов, — с некоторой долей сожаления произнес отец Март. — Можно было бы составить превосходный бестиарий. Где твой собор, Сиокко?

— Через шесть комнат, направо.

Мы шли мимо зловеще нависающих над нами отродий, и наши шаги звучали точно чья-то песня на непонятном языке.

— Странное место. Звуки сходят с ума.

— Люди тоже, Людвиг. — Инквизитор кивнул на очередные мясные останки, лежавшие возле колена гигантской рогатой твари, которая почти целиком вылезла из стены. — Иначе как сумасшествием я череду таких убийств не назову.

Храм был наполнен голубым светом полной луны, проникавшим сюда через синие витражи. Колонны — берцовые кости, потолок высотой почти в тридцать ярдов, скрепленный контрфорсами-позвоночниками, залитые воском подсвечники с угасшим пламенем, чаша, в которой вместо освященной воды была темная жидкость, без всякого сомнения кровь.

Едва ощутимо пахло серой.

Сиокко хотел пройти к алтарной части по центральному нефу, но клирик остановил его, указав на левый, боковой.

— К средокрестию пройдем здесь. За хорами должен быть выход.

Мы так и сделали. И преодолели почти половину пути, когда я услышал тихий шепот, а затем увидел парящие под потолком фигуры в бледном лунной свете.

— Стойте! — сказал я, и они сразу остановились. — Темные души…

В этот момент сверху на нас упала целая стая смрадных, сипящих созданий. Полыхнула церковная магия, громом отозвавшаяся в этом мрачном месте, во все стороны брызнули витражи — синие капли крови взвывшей церкви.

Я швырнул знак вверх и тут же кинул фигуру под ноги моим спутникам, защищая их. Но не успел обезопасить себя. Одна из тварей врезалась в меня, протащила по полу, села на грудь и плюнула в лицо прежде, чем я успел скинуть ее.

Что-то сладкое забило мне рот и ноздри, в глазах помутилось, а затем купол собора лопнул и втянул меня в себя, точно в жадную, голодную пасть демона.

Какое-то время я слышал отдаленные крики Сиокко. Крики боли и гнева, словно кричал кот, которого засунули в мешок. Было понятно, что он пытается сопротивляться, вырваться на волю, но безуспешно.

Я вяло подумал, что стоило бы встать и помочь ему, но апатия, охватившая меня, мягкой рукой уничтожила это желание. Крики отдалились, стихли, и лишь шепот колыбельной, витавшей в зале грез, осенними листьями шелестел у меня в ушах.

Где-то на краю сознания еще продолжала биться в силках мысль, что все это неправильно, что надо бороться. Не дать поглотить себя чреву вечной дремоты, липкой как паутина. Но я был неспособен разорвать эти нити и остался лежать на полу, до тех пор пока моя одежда не сгнила, плоть не ссохлась, а затем не исчезла, а неведомые серебристые сорняки не проросли между ребер, оплетя их, словно плющ кладбищенскую ограду.

Я лежал тысячи лет, в мире, где не было времени, и вечная полная луна превращала мои кости в дымчатый раухтопаз. Но и на это мне было плевать. Я слышал лишь шепот колыбельной. Они пели мне ее отовсюду, пели с той невероятной лаской, что может быть лишь у близких, родных существ.

Тот, что объяснил мне, как это — слышать Песню, всегда был рядом, свернувшись в ногах, словно верный сторожевой пес. Он стал частью меня, и я был им. А мои братья, похожие на прекрасных морских скатов, неспешно парили под высоким куполом странного собора, сверкая белесыми, никогда не знавшими солнечного света телами.

Порой они превращались в звезды, водя надо мной хороводы, порой становились птицами с опалесцирующими крыльями, оставляющими после себя свет в воздухе.

Я смотрел на их безмятежный полет, думая о том, что останусь здесь навсегда, среди теней, чужих песен, разбитых стекол витражей, окровавленного алтаря и расколотого распятия.

Не знаю, сколько это продолжалось, но резкий, скрежещущий звук, внезапно раздавшийся по соседству, вывел меня из транса. Он был столь неприятен, столь чужероден в лакуне сна, что я волей-неволей повернул череп, мертвыми глазницами уставившись на чужака.

Он стоял, прислонившись плечом к костяной колонне. Долговязый, нескладный и зловещий. Было в нем что-то смутно знакомое, словно я знал кого-то, похожего на него. В другой, прежней, пустой и совершенно неинтересной жизни. Той, в которой никогда не было такого всеобъемлющего покоя.

Затем он сделал шаг в полосу лунного света, и я его узнал. По соломенной шляпе, рваному мундиру и серпу.

Пугало.

Оно было раздраженным и смотрело на меня с такой невероятной злостью, что я захотел отползти, предупредить моих друзей-птиц, моего пса-охранника, что дремал и не ведал об опасности.