Роберт Говард - Конан, варвар из Киммерии

Враги в панике бросились к реке, к своей флотилии, но флотилия, осыпаемая камнями и стрелами горожан, отплывала на их глазах, бросив армию на произвол судьбы. Были, правда, еще и баржи, стоявшие на приколе, но люди Конана перерезали канаты, и баржи медленно поплыли вниз, по течению. Это был полный разгром: сражение превратилось в резню. В панике бросились захватчики в воду, забыв про свои тяжелые доспехи, и тут же пошли ко дну или были затянуты под баржи. Они гибли сотнями, тысячами, и не ждали пощады. Равнина была завалена трупами, воды реки покраснели от крови.

Из девятнадцати сотен рыцарей Конана осталось всего пятьсот, потери были ужасны, но зато блестящей армии Страбонуса и Амальруса более не существовало. Немногие спасли свои жизни, но те, кому удалось бежать, стоили теперь не дороже мертвых.

А между тем на другом берегу разыгрывался последний акт этой мрачной драмы. Тзота сумел проскочить по мосту из барж до того, как мост этот был разрушен. Как вихрь пронесся он на своем боевом коне, с которым ни один не мог бы сравниться. Давя и раскидывая своих и чужих, он выскочил на южный берег и, оглянувшись, увидел за собой темный силуэт на вороном жеребце. Канаты были уже перерублены, баржи плыли по течению, но Конан перепрыгивал с борта на борт, как прыгают в ледоход с льдины на льдину. Йот вороной сделал последний прыжок и вынес всадника на берег. Теперь Конан, потрясая шпагой, с которой капала кровь, скакал за магом. Они неслись во весь опор, дичь и охотник, но вороной никак не мог выиграть скачку. Они мчались в последних лучах заходящего солнца все дальше и дальше, пока шум резни не остался далеко позади. Тогда в небе появилась черная точка, она росла и росла и, став огромным орлом, бросилась на боевого коня Тзоты. Конь заржал, взвился на дыбы и выбросил всадника из седла.

Тзота вскочил, повернулся к преследователю; глаза его светились, как у разъяренной змеи, лицо превратилось в неподвижную маску ненависти. В руках что-то сверкало, что-то невиданное, ужасное, Конан понял, что это смерть, но соскочил с коня и бесстрашно двинулся на врага, подняв шпагу.

— Вот мы и встретились, проклятый колдун! — вскричал он.

— Отойди! — взвизгнул по-шакальи Тзота. — Я сдеру мясо с твоих костей! Ты не можешь победить меня! Даже если ты меня убьешь, если разрубишь меня на куски, тело и кости соединятся снова и будут преследовать тебя до самой смерти! Я знаю, тебе помогает Пелиас, но я бросаю вызов вам обоим!

Конан рванулся вперед, сверкая шпагой. Правая рука Тзоты отошла назад, в ней что-то блеснуло. Конан быстро пригнулся. Что-то пролетело над его головой, взрыв опалил землю. И прежде чем Тзота успел бросить второй шар, Конан взмахнул шпагой, и голова мага слетела с плеч. Однако черные глаза по-прежнему яростно сверкали, пристально глядя на Конана, зубы стучали, а руки двигались в поисках отрубленной головы.

Шум могучих крыльев заставил Конана взглянуть на небо. С неба камнем падал орел. Он схватил мощными лапами окровавленную голову, дико захохотал — Конан в ужасе узнал голос Пелиаса — и взмыл в небо.

И тогда произошло нечто страшное: безголовое тело встало и побежало по равнине на подгибающихся ногах, воздев руки к удаляющейся черной точке. Конан стоял, оцепенев, и смотрел, как удалялось тело в лиловых тенях наступившего вечера.

— Клянусь Кромом! — сказал он наконец, пожимая плечами, — чума пади на эти распри двух колдунов! Пелиас был добр ко мне, но дьявол меня побери, если я хотел бы встретиться с ним еще раз! Дайте мне хорошую шпагу и нормального врага, в которого можно ее воткнуть! Ад и проклятие! Что бы я не отдал сейчас за кувшин доброго вина!

Вздрогнули бархатные портьеры, и, пустив по стенам волну пляшущих теней, замерцало пламя высоких свечей. Между тем даже слабого движения воздуха не было в зале. Вокруг стола черного дерева, на котором покоился саркофаг из разной зеленой яшмы, стояли четверо мужчин. У каждого из них в воздетой правой руке горела странным зеленым светом черная свеча причудливой формы. Ночь окутывала мир, и безумный ветер завывал в мрачных ветвях деревьев.

Тревожная тишина и пляшущие тени владели залом, в то время как четыре пары горящих волнением глаз были устремлены на длинный зеленый ящик. Загадочные иероглифы на его поверхности подобно змеям переплетались в неверном свете свечей.

Человек в изножье саркофага склонился и пламенем свечи начертил в воздухе некий мистический знак. Потом, установив свечу в серной с золотом чаше и произнеся какие-то непонятные спутникам заклинания, погрузил свою широкую белую ладонь в складки обшитой горностаевым мехом одежды. Когда рука вернулась обратно, в ней сиял огненный шар.

Трое остальных испустили глубокий вздох, смуглый крепкий человек, стоящий в изголовье саркофага, прошептал:

— Сердце Аримана!

Предводитель резким жестом призвал к тишине. Где-то вдалеке начала жалобно выть собака, а за окованной металлом и накрепко закрытой дверью раздались крадущиеся шаги. Однако никто не отвел взгляда от саркофага; человек в горностаевой мантии продолжил делать пассы пылающим кристаллом и повторял заклинания, считавшиеся древними еще в дни гибели Атлантиды. Свет, вырывавшийся из камня, ослеплял, и нельзя было доверять глазу, но резная крышка саркофага треснула, словно распираемая изнутри какой-то неодолимой силой, и все четверо увидели мумию — скрюченную, сморщенную фигурку — ее конечности торчали из тронутых тлением бинтов, как ветки.

— И ты собираешься оживить это? — сардонически усмехаясь, спросил темнолицый человек, стоявший справа.

— До него же дотронуться нельзя — рассыплется. Глупы же мы были, когда…

— Тс-с! — властно сказал высокий — тот, что держал камень. Зрачки его расширились, на высоком белом челе выступили капли пота. Он склонился вперед и, стараясь не касаться мумии, опустил пылающий кристалл ей на грудь. Потом отступил назад, собрал, казалось, все силы и беззвучно прошептал магическую формулу.

Пламя, пульсирующее в огненном шаре, пылало на мертвой высохшей груди. Собравшиеся тяжело дышали, сцепив зубы, глазам их предстало поразительное зрелище. Засушенное существо в саркофаге начало увеличиваться, расти в длину и в ширину. Бинты лопнули и рассыпались в бурый прах. Темные скрюченные конечности набухали, выпрямлялись и светлели на глазах.

— Во имя Митры! — прошептал высокий светловолосый человек, стоявший слева. — Он не был стигийцем! По крайней мере, хоть это правда.

И снова дрожащий палец приказал хранить молчание. Перестала выть собака вдалеке. Она поскулила, словно ее донимали кошмары, но и этот звук затих, и во внезапно наступившей тишине светловолосый услышал скрип тяжелых дверей — словно кто-то с огромной силой напирал на них снаружи. Он взялся за рукоять меча и хотел обернуться, но человек в горностаях прошипел: