Александр Никоноров - Раздать сценарий

Я прыгнул.

И в полете сознание подсказало выход из положения. Я схватился руками за голову мерга, сплел пальцы замочком на его затылке, чтобы как можно крепче держаться и активно заработал ногами. Тварь даже не шелохнулась. Подтянувшись, я смог упереться подошвами в иглу и оттолкнуться. Я взметнулся в воздух. Но полетел совсем не вперед — меня схватили за шкирку как маленького котенка. Наверное, стоило быть более скорым. Прощаясь с жизнью и воздавая молитвы всему Сиолирию, даже Тимби, лишь бы не быть убитым, я осознал, что снова лечу. Свободно, без ощущения чьего-либо хвата. Следовательно…

Удар о березу вышиб дух. Громкий стон вырвался из груди, правая сторона лица онемела. Сползая вниз, я изо всех сил обхватил ствол правой рукой, чтобы уменьшить скорость падения, но куда там. Все, чего я заработал, это ободранную ладонь. Столкнувшись с мокрой, липкой, противной, холодной кашей из воды и земли я издал повторный стон — удар пришелся на левую часть туловища. Повезло же среди множества деревьев наткнуться на то, чьи корни торчали из земли кривыми изгибами. Шок угас, и к ушибленному лицу пришла боль. Я стиснул зубы, надеясь умалить наступающие муки. Волею Богов мерг ограничился одним лишь броском и сразу же потерял ко мне интерес.

Встать я не смог. Лишь пяток искорок слетели с пальцев, когда я попытался сплести Огненный Шар.

Изнеможение.

Я стал бесполезным для боя. Боя, который люди проигрывают. Тела падали как яблоки с сотрясаемой ветви. Но нет, я ошибся, назвав доступное взору боем — это самое настоящее убийство, зверское и беспощадное. Столы перевернулись, торт давно растоптали. Даже не знаю, успели ли мангусты использовать его по назначению. Силы покинули оборонявшихся, глубочайшее отчаяние поселилось в их глазах. Но выражение непокорности на их лицах было таким мощным, что я, казалось, чувствовал скрип зубов плотно сжатых челюстей.

Во имя Сиолирия, почему же жители медлят? Ужели не видят, в каком положении находятся защитники? Ах, проклятая голова! Гудит как трогающийся поезд. Взявшийся из ниоткуда посторонний шум сбивал все мысли и нарастал вместе с головокружением. Почему? Где малые пахари? Это место повидало чересчур много жертв, чтобы жизнь и дальше покидала хозяев. А я не сберег… Кто-нибудь, убейте меня! Я не могу вынести этот гул!.. Не уберег я жителей от смерти, как ни старался… Но пусть Укона будет мне свидетелем — я не стремился передать нити жизни на расправу ее ножницам.

Как голова-то кружится…

Источником звуков оказались крестьяне. С ревом и воем они со всех ног бежали на помощь, ничуть не страшась злобных тварей. Они ворвались на поляну кипящей волной смертоносного потока, поглощая в своих водах попавших в нее жертв. Пускай это необученный строй, хоть и строем-то его назвать нельзя и под угрозой смертных пыток. Пускай всех сплоченных людей, связанных одной целью, никто никогда ни к чему подобному не готовил, но их силы питало желание защитить деревню, свой родной дом, своих друзей, еще живых или умирающих. Бешеный вихрь, буйный и необузданный торнадо, несшийся по поляне — и в его головокружительном безумии можно различить занесенные в широком размахе лопату, вилы, с чавканьем вонзающиеся в плоть болотников, треск грабель, мрачный глянец опускающейся кочерги и даже удочку.

Я на грани обморока. События мелькают быстро-быстро, как торопливо перелистываемые страницы с изображениями. Очень сильная дурнота; временами кажется, будто все вокруг — огромный холст, развевающийся на ветру. Мир теряется, готовый сорваться и улететь. Наверное, только громогласные возгласы и не дают мне уйти в беспамятство.

— Так вам, мрази!

— Бей их, ребята!

— Ну, дружно, пахари!

— Давайте же!

Свалка. Копошащаяся куча. Мерги падают все чаще, их трупы напоминают изодранные тряпки… Но доставалось не одним болотникам. На моих глазах погиб юноша лет восемнадцати — еще вчера он с жадностью слушал рассказы об Академии, а теперь валяется на грязной земле. Тощенький, как будто спит. И ничего у него не сломано, не вывернуто, все на месте. Но когда смотришь на лицо… Если взять подушку, намалевать на ней лицо, а затем ударить кулаком в самую середину… Нет, не надо. Я не хочу оставлять в памяти такое. В страшной позе замер Алтек — славный парень, на следующей неделе он планировал жениться. Все верил в удачливый результат моей деятельности. Его девушка обещала назвать ребенка моим именем, если у меня все получится. От мысли, что где-то в доме Тералия волнуется, с нетерпением ждет суженного, чтобы обнять его, обрадоваться тому, что он жив, мне захотелось плакать. Ведь она размышляет о свадьбе, в ее голове копошится рой организационных вопросов, сладкое чувство предвкушения щекочет ей душу. Но любимый не явится домой, не поцелует невесту и не принесет ей ребенка — он стоит на коленях, руки обвисшими канатами тянутся к земле, из шеи торчат вилы. Конец черена вошел глубоко в землю и теперь служит подпоркой для мертвого тела. Чуть пониже головы ручейком вытекает кровь, отсчитывая исход битвы.

И сколько таких, кто отдал жизнь ни за что? За проклятие. За непонятную судьбу. За ловушку. Умереть в битве или умереть от страшных последствий? Вся наша жизнь это отрезок, а точка жизни и точка смерти отмеряют его длину. Сегодня множество отрезков стали короче, чем могли бы быть.

Страшная ночь пережита. Дождь закончился. Жители оплакивают погибших. Все вокруг усеяно лепестками мелинии. Я никогда не видел такого огромного количества лепестков, кружащих в неторопливом танце скорби.

Поднялся я не сразу. Злополучное дерево, принесшее мне увечья, оказалось надежной опорой. Лицо горит, как если бы я засунул одну его половину в кастрюлю с кипящим маслом. Из-за боли в спине мне приходится стоять в полусогнутом состоянии — любая попытка распрямиться пресекается жуткой болью. Хочется заткнуть уши — крики раненых вкупе с рыданиями друзей и родственников одуряют, доводят до безумия. Поначалу я серьезно опасался потери рассудка, но, к своему стыду, быстро привык, так что они стали просто назойливым раздражителем, как дотошный комар. Наверное, это неправильно. Но иначе от всего этого никак не укрыться. Иначе сойду с ума. Мне нужен каменный кокон. Кокон, куда не будет пробиваться песнь ужаса.

И те, с кем я обмолвился за эти два дня парой-другой фраз, и незнакомые лица — все интересовались моим самочувствием, предлагали помощь и выражали благодарность. Однако нашлись среди людей и те, кто смотрел волком, иные отпускали желчные комментарии про «всех спас», «обошлось без жертв», «это все ты, сопляк» и еще парочку в том же духе. Права отвечать на них или огрызаться я не имел — нервы их были взвинчены до предела; пусть я и не виноват, что не оправдал возложенных на меня надежд, но пререканиями сейчас только навредишь.