Олег Северюхин - В лабиринтах тёмного мира

— Хочешь, обмани князя, — предложил я, — скажи ему, что он будет провозглашен базилевсом цареградским и все князья европейские к нему на поклон поедут. Ну и подумай, дружище, что тебе за это оторвут?

— Пойду я, — медленно сказал Симеон, вставая с лавки. — Я примерно так и предполагал, что ничего хорошего от тебя не услышу, и дьяк мой примерно так же думал, потому что послал со мной дружинников, чтобы тебя в дому охранять.

— От кого же меня здесь охранять? — удивился я.

— Да от тебя же, — сказал мой товарищ, — чтобы не сбег куда-нибудь, когда придет время ответ держать за слова сказанные.

— Спасибо, Симеонушко, подсуропил ты мне по-дружески, — сказал я и поклонился подьячему.

— Не серчай на меня, Андрюха, — сказал парень, — ничего личного, служба есть служба.

— Иди, служи, — махнул я рукой, — ошейник именной заслужишь и конуру с дверцей.

— Ты тут кузнеца просил, так вот я привел его, — сказал Симеон, распахнул дверь, впустил мужичка в простой одежде и сам вышел.

Я смотрел на кузнеца и думал, а зачем же мне он нужен? Я сделал себе медное перо, и оно мне прослужит столько лет, сколько мне отпущено Всевышним. Хотя, перо так перо.

Я подробно рассказал кузнецу, какое мне нужно писчее перо, какой толщины, какой пружинистости и с отверстием в конце разреза пишущей части. На кусочке бумажки нарисовал сверло для проделывания отверстий. Кузнец внимательно смотрел на меня, на рисунок и в глазах его ощущался неподдельный интерес к тому, что я говорил.

Еще я заказал кузнецу складной ножик с выбрасывающимся лезвием. Как-то в интернете я нашел копию старой книжки — справочного пособия для членов ленинского коммунистического союза молодежи, где были чертежи нескольких таких ножей. Мы ребята-ежики у нас в карманах ножики.

— Ты смотри, — сказал кузнец, — сделать-то я это сделаю, да только есть сомнения, что механизм этот работать будет.

— А ты закали пружинку, и она будет работать, — сказал я, — и перо так же закали, чтобы оно хорошо пружинило.

Кузнец ушел, а ко мне подбежала Дарья и, глядя в глаза, испуганно спросила:

— Так ты, правда, ведун? Расскажи, что меня ждет? Будет ли у меня муж, а у детей моих отец? И не ты ли тот, кто сужен мне?

Погладив ее по голове, я ничего не сказал. К чему это? Скажи женщине тайну, положишь на ее душу огромный камень, который будет давить ее, пока она этот камень не сбросит. А как сбросит она этот камень, рассказав о тайне своим товаркам, так и придет конец мне. А мне это нужно?

Вечером я еще поиграл с ребятами, готовил им селянку — омлет на основе молока и яиц без добавления муки.

А ночью ко мне на широкую лавку под мой полушубок пришла Дарья. Я раз за разом утолял ее голод и чувствовал, что он все больше и больше и нам нужно остановиться, чтобы не раствориться друг в друге.

— А Сашка все допытывается, не ты ли его тятька, — сказала мне в ухо Дарья, крепко обхватив меня за шею.

Солнце уже шло к полудню, как пришел Симеон. Пройдясь по горнице, он хлопнул в ладоши и сказал мне:

— Все. Собирайся. Пойдем к дьяку. Заинтересовал ты его своими сказками.

После этих слов отчего-то заревели дети и заплакала Дарья.

— Хватит реветь, — прикрикнул на них Симеон, — никуда он не денется, придет и гостинцев принесет.

Мы вышли на улицу и пошли пешком, благо до княжеских палат было не так далеко. Впереди нас шли два дружинника и сзади сопровождали двое.

Предки наши были совсем не дураками и знали, как политес соблюсти и безопасность обеспечить.

Резиденция посольского дьяка была в сторонке. Около крыльца ее стояло несколько кошевок, прохаживались люди в заморских кафтанах и сновали мужики с продовольствием.

— Никак дипломатический продовольственный распределитель? — спросил я.

— Да, пожалуй, так и есть, — согласился Симеон, — кормление послам выдаем, что указом князя определено, а остальное они сами покупают.

— Никто не отказывается? — поинтересовался я.

— За копейку удавятся, — засмеялся мой провожатый, — на людях нос воротят, а как до кормления доходит, так за каждый золотник дерутся.

В горнице дьяка было многолюдно. Везде разбросаны свитки. В стороне за отдельным столом сидят писцы. Кто-то приходит. Кто-то уходит.

Увидев нас, дьяк махнул рукой и все стихло.

— Идите все и покушайте, — сказал он и указал нам пальцем на дверь в дальнем конце присутствия.

Мы прошли туда. Вскоре пришел дьяк, и слуга внес поднос с похлебкой, вернее, с мясным супом, который оказался очень вкусным. Еще была картошка со сметаной, томленая в русской печи. Как-нибудь потом я вам расскажу рецепт ее приготовления в условиях городской квартиры. Попробуете — пальчики оближете.

— Ну, рассказывай, что с нашим князем приключится, — миролюбиво предложил дьяк, — а мы тебя послушаем, да и решим, что с тобой делать.

— А что я могу сказать нового, — сказал я, — сами знаете, что междоусобица привела к монголо-татарскому игу. Да и сейчас ханство Казанское вас не шибко жалует, грабит пограничные земли, а людей захваченных в Кафу продает. Разве не так? Так. А короли западные как на Русь смотрят? Как на свою будущую вотчину, а на Руси нет закона о престолонаследии, и поэтому все стараются великими князьями стать. И князь Василий Васильевич тоже не будет исключением.

— Откуда ты все это знаешь? — удивился дьяк. — Ты никак ведун и со старыми богами общаешься.

— Никакой я не ведун, — открестился я от такой чести, — есть такая наука — история, так вот она и рассказывает, что до нас было.

— А наука твоя не сказала, кто я такой? — поинтересовался дьяк. — Ну-кось, расскажи мне, кто я такой и что мне уготовано?

— О тебе, дьяк, история совсем молчит, — сказал я, — ничего про тебя не прописано, кто ты, как прозвище твое и какие у тебя заслуги перед князем. Как будто тебя вообще и не было.

— Как это не было? — подскочил дьяк. — Да я думной дьяк Рябоконь, меня в других царствах люди знают, все грамоты мною скрепляются, я всех послов и посланников принимаю, да я…

— Не прописано про тебя ничего, дьяк, — сказал я примирительно, — и про Симеона тоже ничего не прописано. Историю пишут люди, да вот только пишут они о своих начальниках, которые право имеют людей казнить или миловать, начинать войну или заканчивать, подати увеличивать или уменьшать, школы открывать или закрывать, а о других так прямо и пишут — другие.

За столом воцарилось молчание.

— Ладно, — как-то нехотя сказал дьяк, — я ужо писцам внушу, чтобы титло мое и прозвище прописывали почаще, чтобы потом про меня прочесть могли. Так что ты предлагаешь, чтобы князя нашего спасти?

Наивные люди. Пытаются обойти историю и судьбу. Что в судьбе прописано, то так и будет. Не мытьем, так катаньем, но все исполнится.