Юлия Морозова - Телохранитель для мессии (Трилогия)

— Я на твоем месте так бы не радовалась, — не оценила моей любезности наставница. — Будем, Лия, работать, работать и еще раз работать!

«Несомненно, как завещал великий дедушка Ленин». Нет, Ильич завещал учиться. Хотя этому доброму человеку принадлежит фраза о том, что «перемена труда есть отдых». Боюсь, наставница и этим принципом не брезгует.

Ноги отказали мне в благосклонности, свалив тело недвижимым мешком на землю.

До окончания тренировки я просидела сторонним наблюдателем, подпирая стену, к которой меня под локотки оттащили две послушницы. Девицам, проверявшим меня на прочность, не повезло. Их, как и остальных, загнали обратно на площадку. Идеальная синхронность движений завораживала, сила ударов впечатляла. А смотреть на это, сидя в тенечке и вдыхая сладкий, свежий воздух, казавшийся после трех недель заточения особенно сладким и свежим, было незамутненным удовольствием. Про меня вспомнили, только когда пришло время ужина. Послушницы уже ушли, лишь одна из них задержалась, чтобы показать мне дорогу.

— Привет, меня Лэнар зовут. — Невысокая, улыбчивая девушка с карими глазами и волосами цвета опавшей листвы протянула мне руку, чтобы помочь подняться. — Аалона Валента просила присмотреть за тобой.

— Лия. — Я хмуро приняла ее помощь. — Аалона Валента — сама внимательность, как я погляжу.

— Валента — зверь, верно. — Лэнар хихикнула и, быстро оглядевшись — не слышит ли кто, шепотом добавила: — Здорово ты девчонок! Пошвыряла как котят! Этой зануде Голле давно было пора начистить… хм… много чего. Спасибо, что проделала это за меня. Короче, будут вопросы, обращайся, постараюсь помочь.

— Спасибо за предложение. — С третьей попытки мое тело обрело устойчивость. — Не дура, отказываться не стану — ни черта в происходящем не понимаю…

— Знание не всегда есть благо. — Девушка усмехнулась. — Уж поверь той, что выбрала Предвидение. И как раз сейчас оно мне подсказывает, что если мы не поторопимся, то останемся без ужина.

Обеденная зала освещалась все тем же неярким светом, исходившим от потолка и стен. Свечение, равномерное в коридорах, тут образовывало на поверхности причудливые узоры, как будто неведомый художник, макнув кисть в светящуюся краску, разрисовал стены, как диктовала ему его безумная фантазия. Практически все помещение занимали длинные столы со скамьями. В зале уже собрались все монахини, включая мать–настоятельницу, и дожидались последних опоздавших послушниц. Мать Астела не удостоила меня ни единым взглядом, предпочитая игнорировать не оправдавшую надежд Избранную.

На столе уже стояли плошки с дымящейся кашей, по виду овсяной. К ней прилагался весьма и весьма скромный кусочек мяса. Запивать это предлагалось местным аналогом киселя. Пучки молодого зеленого лука и петрушки по–простому накидали между плошками. Хотя жесткие лавки без поддерживающих спинок не располагали к продолжительному сидению, занесенную над кашей ложку пришлось отложить. На свободное место перед столами для выступления вышел одетый в немаркую коричневую рясу сухонький старичок с редкой растительностью на яйцеобразной голове.

Без всякой магии Предвидения я могла напророчить, что нам предстоит прослушать занудную проповедь в исполнении монастырского священника. Ее содержание сводилось к следующему: все мы дети Единого, а магию, пищу и все остальное мы имеем лишь благодаря тому, что он соизволил нам это дать. За это присутствующим предлагалось в свою очередь славить в безмерной благодарности строгое, но справедливое божество денно и нощно. Дедок постоянно путался в словах, забывал, что он говорил, а что еще нет, поэтому некоторые куски проповеди нам «посчастливилось» прослушать несколько раз. Демонстрация прогрессирующего старческого маразма затягивалась. Мать Астела, лицезревшая подобный спектакль, наверное, не в первый и, скорее всего, не в последний раз, взяла дело в свои руки.

— Какую чудесную проповедь прочитал нам сегодня отец Ванхель! — воскликнула она, дождавшись паузы в рассуждениях старичка. — Давайте же возблагодарим Единого за пищу, кою он нам ниспослал, и приступим к трапезе.

Окружающие меня девушки приложили кончики пальцев к середине лба, облегченно произнесли: «Хвала Единому!» — и активно принялись за еду.

— Единому хвала, — торопливо поддержала я, готовая славить кого угодно, лишь бы покормили.

После ужина нас построили, как в старом кино про пионерский лагерь, и повели в общую спальню. В этой большой комнате с тремя десятками кроватей под пологами одну, в самом углу, выделили мне.

Под строгим взором наставницы всем были розданы из большого встроенного в стену шкафа полотенца и ночные рубашки. Группами по пять человек стали заходить в дверь, находившуюся в противоположном от входа конце комнаты. Так как послушницы выходили оттуда умытыми и переодетыми, даже я догадалась, что там душевая. Дело шло ходко, каждый отряд укладывался в минут десять — пятнадцать. Но по закону подлости очередь моей группы была самой последней. Ожидание показалось мне вечностью. Ноги не держали, а присесть на кровать в грязных штанах мне не позволяло воспитание. Но усталость разрешила опуститься прямо на пол и не обращать внимания на стороннее неодобрение.

Бесцеремонный толчок в спину вырвал меня из неглубокой дремы — настала моя очередь. Душевая разительно отличалась от ванной в келье. Практически пустая комната, из мебели — только простые деревянные полки на стенах, куда складывали чистую одежду. Грязная скидывалась в бездонный провал в полу, ведущий, по ощущениям, в ад, а не в прачечную, как можно было предположить. У дальней стены — пять кранов на потолке и отверстия для слива на полу. Валента ухватилась за огромный рычаг возле двери. Встав под кран, я, неосмотрительно задрав голову, с интересом ожидала, когда же польется вода. Оттуда извергнулся поток мыльного раствора, тут же попавшего мне в глаза. Резь стала нестерпимой, я моргала в стремлении избавиться от мыла, одновременно пытаясь судорожно размазать оное по телу. Высшие силы сжалились, и струи чистой теплой воды позволили промыть очи, а также смыли вместе с пеной всю грязь, накопленную за день.

Жесткое полотенце обдирало кожу, глазам было больно моргать. Подол надетой мной широченной ночной рубашки достигал пола. Вкупе с глухим воротом и длинными рукавами этот наряд остудил бы пыл самого разгоряченного сексуального маньяка.

«Это кто у нас здесь такой проказник? Уж не отец ли Ванхель?» Цыц, охальник.