Александр Меньшиков - В краю молчаливого эха

— А… а зачем вам эта..?

Прутик хотел сказать «гадость», но вовремя удержался.

Медно-рыжие многоножки, длинной с указательный палец, чуть-чуть шевелились. Было не ясно, может они и действительно спали. В тусклом свете комнаты тельца сколопендр казались ещё более омерзительными.

— Для дела, — улыбнулась Агния. — Конечно, лучше использовать «усики» орчанок… Но это надо было бы лезть в топи. Они там водятся… Видал когда-нибудь настоящих орчанок?

— Нет, — ответил Семён вмиг пересохшим ртом. Его глаза округлились до размеров пятака. — И что это? Сколопендра?

— Да… только длиной в три аршина.

— Сколько? — севшим голосом переспросил Прутик. Его ноги сами собой попятились к выходу.

— Не бойся, все они не хищные, — Агния подняла вверх одну из спящих многоножек. — Вот только их яд весьма опасен… А для нас, знахарок, напротив — это один из самых нужных компонентов… Эй, постой! Да ты куда?

Прутик почувствовал, как к горлу подкатил тошнотворный ком. Она едва успел выскочить за дверь и еле-еле сдержался, чтобы не облеваться. Пришлось сделать несколько мощных вдохов, чтобы этот ком отступил.

— Что случилось? — донеслось из избы.

Перед глазами вновь встал образ слизкого тела сколопендры, а потом разум попытался «вырастить» его до трёх аршин… И в этот момент Прутика опять скрутило. Туманная муть застлала глаза.

Стало стыдно. Неужто он, Прутик… мужчина… испугался какой-то многоножки?

— Заходи, — послышалось сзади. — Я убрала корзину…

Семён вспыхнул и обернулся.

Но лицо Агнии вовсе не выражало ни ехидства, ни надменности. Непослушная чёлка выбилась из-под её обруча, рассыпавшись тонкой тёмной копной на белоснежной коже широкого лба. Уголки губ слегка согнулись, влажные губы сжались в полоску, а кошачьи глазки приняли ласковый оттенок.

— Извини, — примирительно проговорила Агния. — Ведь сама знаю, что бываю порой невыносима… А ты, сразу видно, хороший парень. Добрый…

Закипевший Прутик тут же стух. Нелепая робость слетела с его плеч.

— Добрый? — несколько удивлённо переспросил Семён. — Э-э… ну… ты не можешь этого знать наверняка…

— У тебя глаза добрые. И честные.

Прутик почувствовал, как после этих слов закружилась голова. Он глубоко вздохнул, словно собирался нырять в реку, и сделал широкий шаг навстречу Агнии.

— Оно ты де! — громыхнуло сзади.

И Прутик, и Агния вздрогнули. К воротам неспешно подходила Ефросинья Сомова, та самая женщина, у которых Семён покупал в день прибытия в слободку почтовых птиц.

— Я-но со всех ног ить сбиласи…

— Что случилось? — сухо спросила Агния, кидая грустные взгляды на Прутика.

Тот вновь покраснел, тут же откланялся и поплёлся прочь. Вслед донеслось негромкое: «Приходи завтра».

— За потравою ко тебе, — громко сетовала Сомова. — Вороны, будь те неладны, почтовых птиц почали губити… Травить тех ить надобно. Травить!

Семён прошёл мимо женщины и скорым шагом направился в трактир.

Род Первосвета — Веригины, несмотря на древние дворянские корни, не был ни богатым, ни чем-то знаменитым. Все поколения исправно служили Кании, потом Лиге, будучи в прошлом и мировыми судьями, и боевыми офицерами (правда не очень высокого звания), и даже священниками. Нынче же Веригины являлись мелкими землевладельцами и жили со своих трудов. Надо отметить, что ни прадед, ни дед, ни отец Первосвета не гнушались работой на собственном, относительно маленьком по сравнению с иными общинными или дворянскими землями, наделе вместе с батраками.

В Темноводье Веригины перебрались примерно в начале четвертого столетия. За отменную службу им были жалованы земли у Малиновки в старинном поселении Жодино. Кроме того, один из предков сего рода, женился на племяннице тогдашнего императора, таким образом даже в некотором смысле породнившись с Валирами.

Прошли годы, надел «таял» на глазах. На то были всякие причины: части его отдавались младшим сыновьям, или их детям. А иногда кто-то из них отсуживал друг у друга часть земли, или захватывал силой, передавал, продавал, перепродавал… Род же потихоньку беднел. Былые заслуги забывались. Менялась и общая ситуация в Кании.

Нынче же в Жодино почти каждый пятый носил фамилию Веригиных. А некогда дарованная Валирами земля теперь представляла множество мелких наделов, разделённых между ими всеми. Хотя, кое-что отошло и городку, вернее его общине. Кое-что перекочевало иным семействам. Что-то пришло в запустение…

Отец Первосвета — Окатий Симеонович, в силу своего нрава и прочих добродетелей, был своего рода неформальным главой всех местных Веригиных. Да ещё Зотовых, Яхонтовых, Чевкиных, Обухиных и иных мелких обедневших дворянских семейств, которые так или иначе состояли в близких родственных связях с Веригиными. Правильнее было бы сравнить его с эдаким «стержнем», за который держались, чтобы не быть сметённым напором жизненных перипетий.

Окатий, надо отдать ему должное, знал и понимал цену земли, в особенности вложенного в неё труда и выращенного на ней урожая. Благодаря своему неутомимому нраву, огромному трудолюбию и умению убеждать людей и словом, и собственным примером, он смог добиться немалого уважения и среди «жодинцев».

Свои молодые и более зрелые годы отцу Первосвета большей частью пришлось проводить в военных походах Лиги. За всё это время он всего лишь дослужился до звания подпоручика. При этом умудряясь оставаться своего рода вольнонаёмным ратником, чем избежал участи быть постоянно привязанным к казарме. Но вместе с этим теряя часть заработка. (Хотя Окатий сражался больше по велению сердца, чем за деньги.)

Последней компанией, которой отец Первосвета поставил окончательную точку в своей военной карьере, была высадка на Святую Землю в 1008 году. Несколько месяцев тяжёлых кровопролитных сражений среди непроходимых джунглей и болот лишний раз показали, что его срок, как воина, подошёл к концу. Сказался возраст.

Вернувшись домой, Окатий полностью отдался мирному делу. Трудился он на собственной земле много и неустанно, чего требовал и от наёмных батраков. Строгая дисциплина, как к себе, так и к остальным, а также ответственность, бережливость — это те качества, которые ценились Окатием выше всего. Но коньком, конечно же, была справедливая награда за выполненную работу.

— За достойный труд — достойная оплата! — эта не раз повторяемая им поговорка, теперь прочно вошла в обиход самих «жодинцев».

Батраки из тех, кто не пас задних, вполне охотно шли именно к Окатию Симеоновичу, получившему прозвище Кремень. И за свои хоть и нелёгкие труды, они получали хорошую для сего края оплату.

Местная же аристократия, из числа более богатых, честолюбивая и порою грубая, относилась к Веригину с явным недовольством. На своих землях они использовали иные методы оплаты и найма батраков, носивших в народе название «гоблинских».