Мария Теплинская - Короткая ночь

Леся скорее догадалась, чем узнала его: ведь никогда прежде она не видела живого зубра.

Чудище остановилось в полушаге от нее; от него пахнуло тяжелым духом лесного зверя, более густым и резким, нежели простой конский пот. Она не испугалась даже. тогда, когда чудище склонило свою огромную безобразную голову ей на плечо. Девушка медленно перебрала в пальцах его жесткую спутанную гриву, дивясь, какой светлой и лунно-прозрачной кажется на этой черной гриве ее маленькая загорелая рука.; затем легонько погладила пальцами гладкие, словно отшлифованные, рога, на удивление тупые и даже закругленные на концах. Просто не верилось, что совсем недавно эти рога терзали чье-то тело, и с них капала кровь.

Неожиданно зубр опустился на колени у ее ног. «Садись», — прозвучал в ее сознании чей-то голос. И тут же отчего-то вспомнились Райкины бредовые рассказы о длымчанах, которых та наслушалась, пока жила в Островичах.

«И зубры-то дикие у вас заместо волов, а то еще усядетесь ему на спину и продираетесь сквозь чащобу».

Леся усмехнулась, не зная, что об этом и думать. Вот уж точно Райка понятия не имела, о чем говорила! Зубр — не лошадь, на него так просто не усядешься. На спине у зубра возвышается крутая горбина, а сама спина поката, что твой холм — скатишься по ней, как с горки!

А зубр меж тем ожидающе смотрел на нее своими выпуклыми мерцающими глазами, и широкая его спина в свете яркого тонкого месяца казалась пятнистой. Приглядевшись, девушка заметила, что так оно и есть: косматая зимняя шерсть еще сползала с его боков валяными клочьями, из-под нее росла новая, гладкая и блестящая летняя.

«Ну что ж, отчего бы и не попробовать? — решилась наконец Леся. — Уронит — его вина».

И ведь села-таки ему на спину, умостилась на высоком зверином горбу, но все же слегка растерялась, когда зубр начал медленно вставать, и ее ноги оторвались от земли. Едва успела схватиться за жесткую звериную гриву.

Зубр неспешно двинулся прочь с поляны — величавым широким шагом, слегка покачиваясь. Оказалось, Леся напрасно беспокоилась: сидеть на горбатой звериной спине было не так уж и неудобно; во всяком случае, упасть ей не грозило.

Но как же дивно было восседать на спине могучего великана, глядя окрест, словно лесная царица! Где-то внизу, едва касаясь ее колен, проплывали вершины кустов; она видела, как тонкий месяц, пробиваясь сквозь вершины сосен, серебрил голубым сиянием черную массу ольшаника.

Вековое безмолвие священного места не казалось более гнетущим. Оно теперь стало дружественным, принимающим. Леся не была здесь более чужой, она словно неуловимо изменилась и теперь органично вошла в этот зачарованный мир, где правил древний и непознанный могучий идол. И золотые обереги горели возле ее висков спокойным и ровным огнем, и их золотое сияние мешалось с прозрачным и зыбким лунным.

А зубр нес ее осторожно, словно опасаясь, как бы она и впрямь не соскользнула с его высокой горбины. Он ступал тяжело, но плавно, совсем не тряско, лишь слегка покачивая; казалось, он даже не чувствовал боли от того, что она крепко вцепилась в его густую косматую гриву.

Наконец, они покинули сень священного бора. Вековые сосны провожали их, замерев вершинами в синевато-жемчужных облаках, из которых вновь выглянул скрывшийся было месяц. Впереди раскинулось болото — зыбкое, в бугристых кочках, в мерцающих в лунным сиянии бочагах и темных островах низкого тальника.

Зубр медленной тяжелой раскачкой двинулся вперед. У Леси опасливо сжалось сердце: как такая громада пойдет по зыбкому болотному ковру? Крепче вцепилась в бычью гриву, глядя, как его широкое копыто глубоко погружается в болотный мох, оставляя глубокий след, который быстро наливается черной водой, и в ней дрожат осколки месяца. Но зубр, видимо, знал верный путь — так уверенно ступал он по топкому мху. А всего более дивило то, что шел он через болото напрямик, как истый лесной властелин, которому на все воля и везде дорога. А они-то с Ясем опасливо пробирались убогой, петляющей тропкой, выверяя каждый шаг!

К тому времени, когда зверь пересек, наконец, болото, уже как будто стало светать. Жемчужный месяц светил еще по-прежнему ярко, однако насыщенный темно-синий тон ночного неба стал уже понемногу размываться, отсвечивать характерно-линялой голубизной. Или ей это только кажется? Слишком уж скоро…

Зубр меж тем вновь ступил под полог леса, где еще царила ночь. Он шагал по-прежнему неторопливо, раздвигая грудью густой кустарник, наползающий на тропу, и вершины кустов вновь касались ее колена. И звезды порой по-прежнему мерцали сквозь кроны деревьев, но, кажется, уже не так ярко…

Вскоре они вышли на заросшую снытью широкую просеку, посреди которой — она знала — протекал тот самый ручей. Берега речушки в этом месте были совсем пологими, а сама она разлилась довольно широко, но мелко: можно было запросто перейти по камушкам, не замочив даже ног.

Да, и в самом деле светает. До восхода еще далеко, но ночная мгла уже сменилась туманно-серой марью, из которой уже отчетливо выступали озябшие за ночь деревья, подернутые росой кусты таволги, набрякшие тяжелой влагой головки сныти. Стоял тот самый таинственный час, когда мир, кажется, выпадает из времени: уже не ночь, однако, еще и не утро. В этот час набухает, обретая наибольшую силу, целебная лунная роса и, умываясь ею, подрастают цветы и травы. Именно в этот час, как говорят старые люди, можно услышать, «как трава растет».

Возле самого ручья зубр остановился, низко опустив голову. Девушка легко соскользнула с его высокой горбатой спины; клочья облезающей шерсти пристали к ее сорочке, но она даже не заметила этого. Зубр вновь склонил тяжелую голову ей на плечо, обжег шею горячим дыханием. Она вновь перебрала в пальцах жесткую черную гриву, погладила закругленные рога.

— Спасибо, друг, — шепнула она.

Зверь тяжело вздохнул и потерся об нее лбом.

— День на пороге, нельзя тебе дальше. Тебя ловят, ищут. Яроська гайдуков по лесу разослал с пищалями, самострелами. Убьют тебя…

Зубр широко помотал головой, и ей показалось, что он даже усмехнулся в длинную спутанную бороду. Затем медленно, словно нехотя повернулся и не спеша направился обратно в лесные чащобы.

Горюнец все дальше уходил во мрак. Из последних сил старался он удержаться на этом свете, ловя каждый звук живого мира, но черная мгла неотвратимо затягивала его все глубже, воли бороться уже почти не было, а все оберегавшие его прежде силы теперь отступились, покинули. Он еще слышал, как приходила бабка Марыля, как звал его, встряхивая за плечи, Василек, но их голоса звучали отдаленно, едва различимо, словно из-за черты. Последним ушло ощущение тонких Лесиных пальцев, сжимавших его ладонь.