Мария Теплинская - Короткая ночь

И долго ее потом преследовали ошеломленные выпученные глаза под сверкающими струями воды и разинутый в изумлении рот, что у твоей жабы!

— Вот это тебе за хохлов! — выкрикнула Леся, гневно сверкая очами. — А вот это… — она с размаху надела Даруньке на голову пустое ведро, ударив днищем по макушке, — это тебе за моего батьку!

Бабы и девки, перед тем столь оживленные, теперь всем гуртом застыли как вкопанные, онемев на полуслове, пораженно уставясь на нее — пылающую румянцем, мечущую молнии взоров, свалившуюся им на головы неведомо откуда.

Первой опомнилась Даруня.

— Бешеная какая-то, право слово! — возмущенно закашлялась она, отфыркиваясь и отжимая промокшую косицу.

Тут уж за ней следом и все остальные бабы очнулись и загалдели.

— Точно, спятила девка! Уж и слова теперь не скажи…

— Где там! На улицу скоро не выйдешь — того и гляди, убьет!

— Такую на цепи только и держать — в конуре, заместо псины…

Минутный Лесин порыв уже погас, и теперь она сама по-настоящему испугалась. Всполошенно огляделась кругом, готовая бежать прочь — да некуда было кинуться: бабы и девки окружили ее плотным двойным кольцом, и ей не осталось ничего другого, чем рассеянно глядеть, как обиженная Дарунька выжимает мокрый подол.

— Ну, чего вылупилась? — зашипела та, взглянув на свою обидчицу. — Что ты пялишься так на меня, бессовестная? Тебя бы так ледяной водой окатить — знать будешь!

— А это дело! — резким визгом вскричала Катерина. — Давайте-ка, бабы, ее в колодец, чтоб в другой раз неповадно было…

Несколько рук тут же вцепились Лесе в рукава, в подол, в волосы и поволокли к колодезному срубу. Ей вдруг отчего-то вспомнилось, что вот так же держали ее год назад, когда стегали лозами перед тем, как принять в девичий круг. Так же заламывали назад руки, так же запрокидывали кверху голову, больно оттягивая за распущенные пряди волос. Но тогда ей еще и вырываться было нельзя. А теперь?..

Собрав все свои силы, всю ярость, все отчаяние, девушка, изловчившись, укусила чью-то ненавистную руку — видимо, все же до крови, потому что рот наполнился теплым и соленым вкусом крови. Баба дурным голосом завизжала, началась суматоха. Леська не замедлила ею воспользоваться: с размаху наступила пяткой на чьи-то босые пальцы, кому-то поддала коленом в живот, кого-то саданула в ухо твердым локтем. Она дралась в этот миг не со своими односельчанками, а словно бы с панскими гайдуками — беспощадно, жестоко, без надежды на победу.

Она сама не помнила, каким чудом выскользнула из этого ада, как бросилась опрометью домой. Помнилось только, что будто бы не сама она бежала, а снова несли ее чьи-то крылья.

Опомнилась она только дома, когда, ворвавшись в темные сени, едва не сбила с ног бабушку.

— Да это что ж такое-то? — всплеснула руками Тэкля. — Али гнался кто за тобой?

— Нет, бабусь, гнаться не гнались, но…

Тэкля склонилась над пустой бочкой.

— А воды ты что же — не принесла? Стряпать-то мне на чем? А ведра где?

— Там, у колодца, за вербой… Я и забыла совсем…

— Как — у колодца? — не поняла бабушка. — Да что у тебя стряслось-то в самом деле? Никак, ты и взаправду с кем подралась? Глянь — на кого похожа!

Она и в самом деле была не похожа сама на себя: всклокоченная, красная, с ошалелыми глазами, со сбившейся паневой и разорванным по шву рукавом. Шея, руки — в длинных припухших царапинах, оставленных бабьими ногтями.

— Ну что мне с тобой делать? — продолжала сетовать бабушка. — Здоровая уж девка-то выросла, скоро замуж пора, женихи уж поглядывают — совестно должно быть драться-то!

— За такое дело не совестно, — возразила девушка, с трудом переводя дыхание после долгого и быстрого бега. — Коли она про батьку моего покойного такие слова говорила…

Сбиваясь и задыхаясь, она вкратце пересказала то, что услышала возле колодца, и чем она навлекла на себя бабий гнев.

— Ну, тогда конечно, — согласилась Тэкля. — Вот уж — стыда у них нет! Не любили мы его — не отрекаемся, но уж кобелиной-то не был он никогда, за это я кому хошь в глаза плюну! И кораллы эти точно Ганкины, она еще носила, и про то я всем скажу, коль забыли… Ах, наветчицы бабы, что за наветчицы…

— А воды я все же принесу, бабусь, — перебила внучка. — Только вот рубаху переменю, эту на мне всю в клочья порвали…

— Ладно уж, я сама схожу, — отмахнулась Тэкля. — Посиди пока, остынь трошки.

Леся перебралась к окну, поближе к свету, прихватив деревянную шкатулку, где держали всякий рукодельный прибор — иголки, нитки, ножницы, деревянные, костяные и перламутровые пуговки, бисер в мешочке, застежки, крючки и разные другие мелочи. Устраиваясь поудобнее, она случайно выглянула в окно и неожиданно радостно воскликнула:

— Ой, бабусь — гляньте, кто идет!

А вдоль по улице, грациозно клонясь, приближалась Ульянка — в серой полосатой паневе, изящно подобранной выше колен, так что виднелся подол рубахи и стройные икры в золоте загара, со светлой, аккуратно заплетенной косой, перекинутой через плечо. А на плечах у нее легонько покачивалось Лесино коромысло с полными ведрами.

Озаренная радостной улыбкой, Леся высунулась в окно:

— Улечка! Вот спасибо тебе, милая! Я сейчас…

Легкой птичкой порхнула она через горницу в сени, мигом слетела вниз по ступенькам крыльца.

— Горе ты мое горькое! — сокрушенно вздохнула подружка, передавая ей коромысло. — Послушала бы, что про тебя теперь по селу гутарят…

Т тут же прикрыла рот ладошкой, не в силах сдержать смешок.

— А Даруньку ты все же славно окатила! Видала я ее зараз, как бежала она до дому переодеваться — ну чисто индюшка под дождь попала, ей-Богу!..

— А что же мне оставалось? — возразила негромко Леся; гнев ее уже перегорел, и осталось от него лишь сомнение и какая-то даже неловкость. — Ты не думай, это я не с того, что такая уж злая и бешеная…

— Да знаю я все! — перебила Ульянка. — И про батьку твоего знаю, и про себя думаю: правильно ты ее! Я и сама я ту Даруньку на дух не выношу. Да вот им поди объясни…

Она стояла рядом, пока Леся выливала в бочку принесенную ею воду.

— Ну и что ты теперь станешь делать? — спросила она задумчиво, наблюдая за движениями тонких оголенных Лесиных рук.

— Каяться не стану! — отмахнулась та. — Не дождутся…

— А с Янкой как будешь? Такую мерзость про вас говорят — хоть уши затыкай!

— Собаки брешут — ветер носит.

— Брешут-то они брешут, да гляди, как бы не покусали…

На это Леся не успела ничего ответить: откуда ни возьмись налетел Савел — встрепанный, кирпично-красный, готовый плевать кипятком от ярости. Будто когтями вцепился он в тугую Лесину косу, рванул на себя, наотмашь ударил по лицу свободной рукой.

— Сука! — выругался он. — Убью паршивку!