Мария Теплинская - Короткая ночь

Он поднялся из-за стола и двинулся вдоль прохода. Его мотало из стороы в сторону, а голова теперь стала непривычно легкой, словно пустой…

Лесе наскучило сидеть в темной тревожной хате, подавленно глядя, как за окнами все больше сгущаются, синеют, мутнеют сумерки, медленно превращаясь в ночную мглу.

Давно отвечеряли, и дед Юстин опять куда-то исчез, как часто делал в последнее время. Хотя, почему «куда-то»? Всем известно, где он пропадает: у тетки Баси в корчме…

Савел лежал тихо и, кажется, спал. Ганна, сидя у светца, чинила белье, Тэкля на лавке вязала, звякая спицами, а сама Леся наладила самопрялку и теперь под монотонное жужжание колеса тянула шерстяную нить. Руки ее привычно и ловко делали свое дело, в то время как сердце давил тяжелый камень.

Сейчас она больше всего боялась ненужных расспросов. Зная, как быстро на селе расходятся новости, она теперь ожидала, что всем вот-вот станет известно об ее размолвке с Ясем. Порой ей чудилось, что домашние уже знают об этом — их могла оповестить любая соседка, видевшая, как она, вся в слезах, опрометью выбежала из Горюнцовой хаты. Она опасалась лишний раз стукнуть педалью, боялась на миг остановить прялку, чтобы перевести дух: стихнувший гул колеса мог привлечь к ней внимание. Тэкля, правда, ничего пока не говорила, однако, украдкой бросая на нее тревожные взгляды, присматриваясь к едва уловимому движению темной ироничной брови, Леся все больше убеждалась: бабке что-то известно.

Девчонка вся сжалась, когда Тэкля наконец заговорила, и с облегчением перевела дух, когда оказалось, что речь совсем не о том.

— Загулял, верно, дед наш! — вздохнула бабка. — Опять, небось, с петухами домой завалится, а нам вставать засветло…

И тут Леся, сама не зная отчего, с готовностью вскочила из-за прялки.

— Я сбегаю, бабусь, приведу его домой. Я мигом!

— Эй, ты куда? — окликнула бабка. — Окстись, ночь на дворе!

Но услышать было некому: Леся уже растаяла в мглистом ночном тумане.

Она бежала через перелесок, за которым у поворота ожидала корчма. Черные ветви раскачивались над головой, меж ними мерцало густо-синее вечернее небо. Легкий ветерок веял в лицо, играл непослушными прядками волос, слегка раздувал темную распашную паневу. Вечер был сырой и прохладный, а она не взяла с собой даже свитки, была в одной кабатке-разлетайке — легоньком коротком навершничке без рукавов. Ну да пусть, она ведь не зябкая. Год назад ей довелось целую ночь провести на реке — тогда она была и вовсе в одной тоненькой сорочке, с голыми плечами и руками. Правда, на другое же утро слегла в горячке, но скорее из-за пережитого волнения, нежели из-за простуды.

Ах, Леся, Леся! Знай ты обо всем загодя — верно, и шагу не ступила бы за порог. Да что поделаешь: вероятно, оттого мы и не знаем нашей судьбы. Даже провидцы порой ошибаются, видя дальнее грядущее и не замечая ближайшего…

За поворотом лес кончился. Далее дорога вилась по открытому полю, и здесь у самой обочины стояла Басина корчма — та же крестьянская хата, крытая соломой, только побольше.

Еще издали ей стало ясно, что внутри что-то происходит: в освещенных окнах мелькали беспокойные тени, сквозь приоткрытую дверь доносились грубые возбужденные голоса. С первого же взгляда стало понятно, что внутри ей делать нечего.

Все же она подошла поближе и осторожно заглянула в окно. Глазам ее предстало весьма неприятное зрелище. Посреди опрокинутых стульев, пустых бутылок и битых черепьев по полу катались два почтенных ольшанича, в данную минуту безобразно пьяных. Достойные шляхтичи таскали друг друга за чуприну и тузили кулаками с таким жаром, что, пожалуй, посрамили бы даже Яроськиных гайдуков, по части пьяных драк не знавших себе равных. Остальные посетители сбились вокруг, подгоняя дерущихся свистом, хохотом и дельными советами, а бедная Бася, всплескивая руками, тщетно пыталась унять своих не в меру расходившихся гостей. Деда Юстина среди них не было, и Леся недоуменно пожала плечами, гадая, отчего же он тогда не попался ей навстречу. Другой дорогой, верно, пошел…

Оставаться здесь дальше было незачем, и она повернула к дому.

Правду молвить, ей было немного жутко поздним вечером возвращаться одной по пустынной лесной дороге, и она прибавила шагу, чтобы поскорее пройти тревожное место — темный сумрачный перелесок, ободряя себя, что, мол, ничего страшного нет, одни пустяки. Вот прошлым летом, когда она, одетая в одну лишь сорочку и зеленый русалочий венок, увозила по Бугу беглую крепостную девушку мимо карауливших в засаде гайдуков — вот тогда она и в самом деле натерпелась страху — упаси Боже!

Тем не менее, она облегченно вздохнула и расслабилась, когда перелесок кончился, и она вышла на знакомую поляну, где стояла их Длымь. Почти везде уже спали, хаты стояли черные, и лишь кое-где, в том числе и у них, теплился в окнах огонь.

До дома было уже совсем близко, и она совершенно успокоилась, торопясь мимо знакомых хат, мимо пустых дворов и черных окон, когда возле Луцукова плетня ее вдруг окликнули по имени.

Худой высокий человек в накинутой на плечи свитке стоял возле тына, опираясь на него рукой.

— Ясю? — удивилась она. — Что ты здесь делаешь?

Он шагнул к ней, протянув руки навстречу, и отчего-то вдруг пошатнулся.

— Тебе худо? — испугалась девушка. — Пойдем, домой провожу.

Он вздохнул, и Леся поморщилась от тяжелого кислого духа.

— Выпил? — отшатнулась она в ужасе.

Однако было поздно: тяжелая рука легла ей на плечо, крепко сжала.

— Ой, пусти! — она рванулась, пытаясь освободиться, но безуспешно.

Он обхватил ее другой рукой за талию, рывком прижал к себе. Горячие губы зашептали в самое ухо, обдавая хмельным дыханием:

— Лесю! Лесю, послушай! Нельзя нам больше ждать, слышишь? Нет другого пути…

Губы горячо защекотали, целуя в шею. Рука, лежавшая на талии, опустилась ниже, скользнула по ягодицам. Не оставалось никаких сомнений в том, что он задумал.

— Пусти меня! — она уперлась ему в грудь кулачками, силясь оттолкнуть.

Он усмехнулся и крепче сжал объятие — без малейших усилий, однако она оказалась стиснутой так, что теперь не могла даже двинуться: локти оказались тесно прижаты к бокам, предплечья — к груди, а лицо — почти что ему в подмышку. В ноздри ей ударил горячий мужской пот, смешанный с хорошо знакомым полынным духом, тонким и горьковатым. Ноги у нее внезапно подкосились, и она смогла лишь отвернуть голову, чтобы не слышать этого пьянящего тяжкого запаха, ставшего вдруг таким страшным.

— Тихо, радость моя! — снова зашептал над ухом его голос. — Не отдам я тебя никому, никакому Михалу… Дулю ему глодать, паскуднику!.. Вместе будем с тобой, навеки… Немножко только потерпи, самую малость… Недолго это… На тебе греха не будет, я все на себя приму.