Люба Штаний - В любой гадости ищи свои радости

обижалась на них за это! Ещё и ущемлённой себя чувствовала! Подумаешь, на гулянки не ходила и с

парнями не встречалась! Господи, да по сравнению с тем, во что моя жизнь превратилась сейчас, это

такие мелочи!

Кто я теперь вообще?! Человек? Кобыла? Урод я! Пусть в лошадиной шкуре, но урод! И меня

разукрасил горбун прокля...

Тут что-то щёлкнуло в голове. Слёзы высохли сами собой в мгновение ока. Урод, да? Да нет, не

урод, а уродина. Причём моральная.

Алехандро, вон, весь в полосочку! Гниёт заживо, смердит на милю окрест, еле ходит, а меня утешал!

Вот уж точно ‘битый небитого везёт’! Закатила истерику из-за такой ерунды, а он всю жизнь живёт как-

то и ничего. Даже при таком раскладе умудряется радоваться, хоть и не понимаю чему. А я?

Разнылась, психанула как дура, убогого напугала. Ещё и в яму провалилась! Сижу тут, как свинья в

апельсинах, соплями утираюсь. Лучше бы подумала, как выбираться буду!

Запрокинув голову, я посмотрела вверх. Всё-таки яма, а не овраг. Видно, вывернуло какое-то дерево

прямо с корнем, а потом ещё и вымыло основательно. А я, дурында, решила, что в лесу можно

вслепую носиться! И что теперь?

Земляная стена, влажно поблёскивая, поднималась метра на три -четыре. В том месте, где я упала,

виднелась гладкая неровная полоса, словно язык укатанного льда на снежной горке... Над головой

торчали огрызки корней и ветки.

Осмотрев себя, я скептически хмыкнула. Вот теперь можно о новом специфическом окрасе какое-то

время вообще не беспокоиться! Под таким слоем грязи шкуры просто не разглядеть.

Кажется, я поменялась местами с кошмариком. Помнится, накануне рассматривала его сидящего по

самое не балуйся в жидкой глине и рассуждала на тему: ‘обмазать грязью и наслаждаться

созерцанием ‘почти человека’. Теперь вот можно на меня смотреть как на ‘почти лошадь’ в шубе из

грязи.

Почесав копытом в затылке, я вздохнула. Неизвестно ещё, будет ли Алеханднро меня вообще

искать после того концерта, что я закатила. Придётся выбираться самой. Только скользко тут.

Видно, вода в яме не в первый день стоит, вон зацвела уже, позеленела и воняет жуть. Если бы не

привычка, появившаяся благодаря общению с вонючкой, я бы уже воем выла, наверное.

Ещё раз тяжело вздохнув, попыталась подняться на ноги. Копыта скользили по сырой глине,

земляная стена осыпалась, стоило хоть немного опереться на неё. Думаю, с разбега я бы выбралась,

только где тут разбежишься-то в яме два на полтора?

Через полчаса я уже могла посоревноваться с моим ароматным спутником за звание самого

отвратного существа. Так как то и дело падала в смердящую липкую жижу, извазюкалась по самые

уши и снова сменила окраску. Теперь я была зелёненькой, как свеже-сгнивший огурчик.

Вот же, сама себе нагадила! Вот будет фокус, если из кобылы в свинью превращусь! Думала, если

лошадь, хуже быть не может?! Как бы ни так! Есть ведь ещё черви, скунсы, пиявки, змеи и много

других представителей фауны, по сравнению с которыми кобыла – просто подарок судьбы.

В очередной раз шлёпнувшись, я забилась под комьями осыпавшейся влажной глины. Нависающие

над ямой ветки, припорошенные солнечным светом, контрастировали с затхлым полумраком моего

узилища настолько, что мысли о могиле возникали сами собой, как ни гнала я их от себя.

Как там сестрёнка говорила, когда я впадала в уныние? Ах да:

Не жди от времени подмоги,

Чудес от жизни и судьбы,

Бери скорее руки в ноги

И чудеса сама твори.

Вгрызайся в прошлое зубами,

Хватай ‘сегодня’ за грудки,

Соткать из будущего счастье,

Способна, Любка, только ты!

Так она говорила, приезжая изредка на выходные. Ленка всегда была стихоплёткой и неисправимой

оптимисткой. Энергия плескала из неё как вода из переполненной ванны. Периодически сестре

удавалось уговорить родителей отпустить меня куда-нибудь в её компании. Тогда мы ехали на

шашлыки, турбазу или на дачу к кому-нибудь из Ленкиных многочисленных друзей.

Шумные компании неизменно принимали меня с распростёртыми объятьями. И по сей день сестра

ассоциируется у меня с громким смехом, запахом леса, жаренного мяса и непрекращающейся

жизнерадостной суетой и многолюдством.

Народ сыпал шутками на тему появления в компании ещё одной Ленки, ориентируясь на внешнее

сходство. Обе примерно одного роста, светло-русые, с неброскими мягкими чертами и неприметно-

голубыми глазами, мы и вправду были очень похожи. Только вот разница становилась очевидна

буквально через полчаса-час.

Ленка летала туда-сюда или болтала с людьми, светясь энтузиазмом уверенного в себе человека, а

я как-то незаметно забивалась в уголок и только слушала счастливо улыбаясь.

Попытки вовлечь и меня в процесс, как правило, проваливались. Нет, я не отмалчивалась и не

строила кислых рож. Болтала, шутила, резала помидоры тупым ножом и кокетничала с парнями, с

удовольствием принимая их знаки внимания.

Только как-то само собой получалось, что через некоторое время снова оказывалась в уголке и

одиночестве. Наверное, мне нравилось наблюдать за суетой и кипением жизни со стороны. Так уж

вышло, что привыкла я именно к этому.

С сестрой у нас разница почти в десять лет. Своё детство она провела под знаком

самостоятельности. Если верить рассказам, родители усердно работали и дома практически не

бывали. Учёба, друзья и прочие радости проходили мимо их внимания.

Впрочем, это вовсе не означало пренебрежения дочками. Насколько помню я сама, были и

совместные выходные в парках, и книжки по вечерам. Разница только в том, что завтраки и обеды не

ставились под нос, а извлекались из холодильника, да беды и неудачи мы делили на двоих с Леной.

К тому времени, как здоровье вынудило родителей изменить ритм и образ жизни, сестре было

девятнадцать, а мне десять лет. Так как она уже училась в институте в другом городе, я оказалась

единственным имевшимся в наличии ребёнком.

Сначала за моё воспитание взялась матушка, вкладывая в это дело все нерастраченные силы и

навыки руководящего работника. Где-то через год отец перенёс инсульт. Слава богу, всё обошлось

лёгким испугом и папа, уволившись, присоединился к супруге. Пристальная и неусыпная забота обо

мне стала для родителей заменой работе.

В школу меня водили за ручку. Матушка возглавила родительский комитет. Даже подавать

документы в институт я ездила с отцом. В том, что училась в собственном городе, а не в соседнем,

как Ленка, виновата я сама.

Вольной жизни хлебнуть хотелось, но заявить об этом не хватило духу. Препятствовать родители не

стали бы, прямо, по крайней мере. Но что бы я стала делать, окажись кто-то из них или оба сразу в