Юлия Набокова - VIP значит вампир. (Трилогия)

Первый месяц после смерти Эвелины прошел как в дурмане. Приехав в Лондон, Вацлав все ночи напролет проводил в пабах. Коньяк и кровь, кровь и коньяк — иначе он просто не мог дышать. Кровь нужна была ему для поддержания сил, коньяк глушил боль, хоть ненадолго притуплял чувство вины. Но днем, когда он отсыпался в доме, снятом в аренду, не спасали даже они.

Вацлаву часто снилась та страшная ночь. Только во сне Эвелина не убежала от него в ужасе и не попала в руки Мясника, а шагнула к Вацлаву, доверчиво обнимая и давая свое согласие на то, чтобы быть с ним вместе в вечности. Потом они скользили по улицам спящей Праги, взявшись за руки, и теперь, казалось, уже ничто не сможет разлучить их. Их будущее — вечность. Их любовь — вне времени.

Но даже во сне насладиться счастьем удавалось недолго. Исполнение мечты оборачивалось мучительным кошмаром. Стоило Вацлаву, поддавшись порыву, привлечь жену к себе и легким поцелуем коснуться ее медовых уст, вместо меда губы пили полынную горечь. Эвелина отвечала на поцелуй жадно, страстно, как неистовая куртизанка, ее поцелуй превращался в болезненный укус, и к горечи полыни примешивался металлический привкус крови. Вацлав со стоном отстранялся, не узнавая свою нежную жену. На мраморно–бе–лом лице, потерявшем все краски жизни, горели неистовой жаждой огромные черные зрачки, вытеснившие небесно–голубую радужку глаз. Губы Эвелины, обычно нежно–розовые, как лепестки шиповника, были кричаще–алыми и выделялись, как капли крови на снегу. Он по привычке поднимал руку, чтобы коснуться ее лица, и впервые не чувствовал тепла. Как будто дотрагивался до камня… А Эвелина вдруг настораживалась и оборачивалась в сторону переулка, из которого навстречу им выныривал поздний гуляка, возвращавшийся из пивнушки. Вацлав с дрожью замечал, как по–звериному трепещут тонкие ноздри жены, втягивая аромат живой крови, и стискивал ее за плечи, стремясь остановить. Но разве удержишь новообращенного вампира, снедаемого дикой жаждой? Эвелина просто сметала его с пути, так что Вацлав больно ударялся о каменную кладку дома, и разрушительным смерчем устремлялась к прохожему. Раздавался сдавленный вскрик, а потом до слуха Вацлава доносилось жадное лакание, и невозможно было смириться с тем, что эти звериные звуки издает его нежная, изысканная жена. Он добирался до нее через минуту, но было уже поздно. Человек был мертв, а Эвелина, присосавшись к его шее, словно большая пиявка, продолжала свое кровавое пиршество.

— Прекрати!

Ему с трудом удавалось оттащить беснующуюся жену от трупа.

— Посмотри, что ты натворила! Он мертв!

В черных, чужих глазах не отражалось ни тени сожаления. И Вацлав с содроганием понимал, что это существо с лицом его жены — уже не та, кого он любил. Его Эвелина была чуткой, сострадательной и милосердной. Ее сердце разрывалось от жалости к бездомным собакам и голодным нищим. Она стремилась помочь всем: попрошайкам, раненым птицам, брошенным котятам, побитым псам. Будучи бедной белошвейкой, она могла сунуть нищему последний грош или разделить с ним булку, купленную на ужин. Став богатой пражанкой, она щедро раздавала деньги Вацлава. И, отправляясь за новым платьем, могла вернуться без обновки и с пустым кошельком. У Вацлава не было сил ее укорять, когда она со слезами на глазах рассказывала о случайно встреченной ею прежней приятельнице–белошвейке, которая влачит жалкое существование, ждет ребенка от человека, который от нее отвернулся, и едва сводит концы с концами. Эвелина не могла поступить иначе, как отказаться от покупки платья, казавшегося ей излишеством, когда она еще прежних не сносила, и отдать приятельнице все деньги, которые Вацлав выделил жене на обновку. Она переживала чужое горе как свое. В этом была вся его Эвелина.

У той же, что стояла перед Вацлавом во сне с перепачканным в крови ртом, не возникло даже мысли о том, что человек, которого она убила, был чьим–то сыном, братом, мужем, отцом. Эта Эвелина была ему совсем незнакомой и чужой, даже отвратительной… С мучительным стоном он просыпался и тянулся к бутыли коньяка, которая всегда стояла у изголовья кровати.

Так продолжалось изо дня в день. Пока однажды, шатаясь в пьяном полузабытьи по улицам Лондона, Вацлав не почуял запах свежей крови. Нюх вампира безошибочно вел его два квартала, распаляя жажду, пока не вывел к тупику между домами, где лежала мертвая девушка. Сначала Вацлав решил, что здесь побывал вампир, — шея несчастной была располосована, по платью стекала кровь. Но потом увидел, что крови было слишком много — она черной лужей разлилась по тротуару, впитываясь в щели между булыжником. Ни один вампир не стал бы так бездарно расходовать пищу. Наклонившись к несчастной и убедившись, что ее сердце не бьется, Вацлав на миг застыл, как гончий пес. Кожа девушки еще была теплой. Он разминулся с убийцей всего на несколько минут. И теперь, прислушиваясь к звукам спящего города и жадно ловя чужие мысли, Вацлав пытался отыскать след. Кровь, красным родником разливающаяся у ног, его больше не волновала. Он был одержим другим желанием — найти убийцу. Найти и остановить. Чтобы такие юные девушки, как его Эви, больше не погибали. Чтобы матери не оплакивали дочерей, а женихи — невест. Чтобы на свете стало одним отморозком меньше. От этого будет лучше всем.

Вацлав настиг его в трех кварталах от места убийства. Знакомый запах крови девушки на запачканных манжетах батистовой рубашки не оставлял никаких сомнений в виновности человека. Вацлав свернул ему шею, а потом пил его кровь, пока не насытился. Закончив, он отбросил тело в сторону и с брезгливостью посмотрел в породистое правильное лицо с остекленевшими глазами. Наверняка потомственный аристократ, порядочный семьянин. Встретишь такого днем — никогда не заподозришь в наличии демона, который по ночам толкает его на преступления. Убийца может обмануть кого угодно — судью, полицию, соседей, родных. Только не вампира. У Вацлава есть большое преимущество. Он может заранее узнать намерения преступника, он может вычислить его методами, которые недоступны полиции, он может его остановить. Кажется, его никчемная вампирская жизнь еще на что–то сгодится.

Он жил одиночкой, бродил тенью по ночным улицам и спасал невинных людей от хладнокровных головорезов и обезумевших маньяков. Стоило ему узнать, как в каком–то городе появился серийный убийца, он сразу же отправлялся туда, чтобы остановить сукиного сына, стереть с лица земли и пригвоздить могильной плитой. Портрет Эвелины всегда был рядом с Вацлавом, он носил его под сердцем. Эвелина, изображенная на нем вскоре после свадьбы, была ангелом, которого он не уберег, той, ради кого он еще оставался человеком.