Ольга Вешнева - Огрызки эпох

Я изо всех сил помчался вверх, к дороге. Мокрый, облепленный тиной Владимир догнал меня на опустевшей аллее. Я сбил его с толку резким разворотом, свалил его ударом локтя в бок, и выбежал на мост. На другом берегу виднелся спасительный лес. Я коротко взвизгнул, призывая на помощь стаю.

Трусившая навстречу ямская рыжая лошадь испугалась моего визга и понесла. Ямщик испугался не меньше, и когда я попытался забраться в его бричку, стал охаживать меня хлыстом. Он принял нас с соперником за разбойников. Владимиру, прицепившемуся к повозке сбоку, тоже хорошо досталось. Потом мужик бесцеремонно спихнул меня с брички, а Владимир спрыгнул сам.

Так мы оказались лежащими в пыли на дороге. Можно было на том и закончить дуэль, только моего неугомонного сородича не устраивала ничья. Мне пришлось снова удирать от него. Он бегал быстрее, и поймал меня за ноги, когда я пытался спрыгнуть с моста в реку. Мы боролись, царапались и кусались, повиснув на кованом ограждении, изображавшем китов и грифонов. И, сильнее вцепившись друг в друга, чем в ограду моста, улетели вниз. У Владимира хватило ума не атаковать меня в воде, или он плохо плавал. Дуэль продолжилась на суше. Мы прыгали на четвереньках, пытаясь найти брешь в обороне. Владимир скакал будто шустрая лягушка, а я слегка подпрыгивал и полз, скребя животом землю, как неуклюжая грузная жаба.

Когда соперник повалил меня на отмель, приложив до крови головой о камень, я начал прощаться с жизнью. Но азарт подавил страх, вселил в меня желание сопротивляться до последнего вздоха. Вложив всю оставшуюся силу в этот удар, я выбил осиновый кол из руки Владимира, столкнул его с себя и придавил к каменистому берегу всей своей тяжестью. Он попытался воспользоваться пистолетом, но не успел спустить курок. Подхватив упавший на песчаную прогалину кол, я механически вогнал его по самую рукоять в грудь противника, пронзил его бешено колотившееся сердце. Стук жизни внутри него оборвался. Молодой вампир застыл в последнем испуге — с широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом.

Некоторое время я смотрел на него, осмысливая произошедшее. Я не мог равнодушно встать и уйти. Мне было жаль, что наша встреча закончилась именно так. Все могло пойти иначе, если бы я придерживался вампирских правил. Нет… Если я не поддался слепой жажде мести.

Я мог бы пойти с ним, присоединиться к его стае… Почему я не уступил ему сразу? Зачем перечил?

Стыд — жгучий, отрезвляющий, как огуречный рассол при похмелье, поглотил все мои размышления.

Заметив бумажку, торчащую из кармана брюк Владимира, я вытащил ее и попытался разобрать размытые водой каракули. На бумаге отчетливо просматривалась гербовая печать Седьмого отдела императорской канцелярии. Я прочел имя и фамилию сотрудника «Владимир Мелихеев», а отчества и воинского звания не разобрал.

«Упырь служил в конторе охотников. Возможно ли такое? Матушка дорогая», — я попятился на четвереньках от остывающего трупа. — «Так он был приставлен для охраны к падчерице Бенкендорфа!»

— С-с-скорей, с-скорей, Тихон, пос-спеш-ши, — с реки донеслось знакомое шипение.

За мной приплыла Яна.

Для вылазки она оделась нищенкой, убрала золотистые локоны под черный рваный платок. Не выходя на берег, она позвала меня жестом, и я вошел за ней в воду.

— Барчонок пс-са убил, пс-са убил, пс-са убил, — визжала Яна, прыгая вокруг костра перед удивленной стаей. — Я видала все с-сама. И о том с-свидетельс-ствую.

— Я прихлопнул не перевертного волка, а упыря, такого, как мы, — возразил я, согревая руки у огня.

— Мы зовем пс-сами не перевертыш-шей, а пр-редателей, — объяснила Яна. — К людиш-шкам переметнувш-шихся. За бочки с-скотской крови продавш-шихся.

«Бочки?!!» — позавидовал я. — «Видно, и на губернаторские балы их приглашают. Эх, кабы не обязанность убивать соплеменников и шпионить за противниками царской власти, я бы согласился на славное житье».

— Псу наломать тяжело. Не всякий из нас живым воротится с такого свиданья. Они все откормленные, силы у них хоть отбавляй, и обучены разной заморской борьбе. Без уловки пса не одолеть, — просветил меня Фома.

— Как ты справился с ним? — недоверчиво ухмыльнулся Ахтымбан.

— Не без хитрости, — ответил я. — Но и ваше ученье на пользу пошло. А девицу, простите, по вине его, песьей, я упустил.

— И девица была. Он ее к речке при — вел, ш-штобы скуш-шать, я с-с-с другого берега видела, — подтвердила Яна. — Он прош-шел ис-спытанье.

Грицко вышел из круга и поплелся в нору, повесив длинный нос. Моня смотрела на меня с восхищением.

— Почему вы не сказали мне раньше о предателях нашего рода? — возмутился я, обращаясь к сидящему напротив Фоме.

— Думали, ежели узнаешь, так сразу помчишься к ним, ног своих не чуя, — почесывая зеленоватую от мха ступню своей правой ноги, закинутой на колено, усмехнулся опричник. — Нам спокойней было держать тебя в неведеньи, — он вытянул обе ноги к костру, откинулся на ствол дуба, заложив руки за голову, и широко зевнул.

— Псы коварны и льстивы, — добавила Людмила. — Не впервой новичков завлекать им в ловушку сладкими баснями.

— Паче мерзкая им присуща повадка. Заползет этакая тварь, как покойничек Володенька, в стан людской, обживется, жирку нагуляет, да возьмет в полюбовницы человечью бабу, — Фома разинул рот в глумливой скоморошеской улыбке, показывая все зубы. — И пойдут по белу свету мотаться ублюдки вроде Кости Толмина. Поглядишь на них и скажешь — так, незнамо что. Чучело белено с усами — бородой. А ведь силушка-то у них наша. Вот тебе и весь мой сказ. Понятен ли?

— Все достоверно я уразумел. Благодарю за разъясненье, — вспоминая долгий и жуткий разговор с Константином, я чуть не зарычал от злости и обиды. Он мог спасти мою семью, но предпочел оставить нас на произвол судьбы, не утруждать себя опасной работой. — А как нам одолеть тех выродков? Осина их берет?

— Да как вогнать. Коль глубоко, возьмет, пожалуй, — Фома наморщил переносицу. — Ой, не верю я твоему рвению, Барчонок. Смятение одолевает. Предвосхищаю я по старой памяти с царем Ивашкой нашей дружбы на крови, твою измену.

— Окстись, Фома, — вступилась за меня сидевшая рядом с ним Людмила. — На каждом шагу измену видишь, точно царь твой. Подумать, так, небось, она тебе всегда во всех поутру снится. И ты себя и нас изводишь подозреньями. Нельзя так.

— Разве я напрасно вижу? Ты ж мне изменила. Хоть не ждал я от тебя плевка такого в самое лицо.

— Ну, не ревнуй, — Людмила слегка сдавила пальцами его напряженное запястье.

— Барчонок ревности моей не стоит, а тебя мне жаль, — Фома резко выдернул руку, избавившись от ее ласк. — Он доведет тебя… Сама себя жалеть ты станешь, коль не съешь его.