Ольга Вешнева - Огрызки эпох

Грицко недавно попал в беду. Его так сильно помял и ободрал громадный медведь, что он оказался на волоске от гибели, но не естественным путем. В вампирском сообществе существует жуткий обычай: пожирать серьезно раненных собратьев, дабы не обременять стаю обузой.

Я вовремя заметил, как вампиры окружают едва живого Грицко, и подскочил к нему. Развернувшись к Людмиле, я утробным рыком оповестил ее о намерении драться за его жизнь. Мой подвиг сочли забавной выходкой придворного шута, но Грицко оставили в живых. Я перетащил его в кладовой отсек норы. Пять ночей я охотился для него, приносил ему зайцев и косуль до его полного выздоровления.

Спасенный разбойник не стал моим другом. Моя «глупая», по его словам, «выходка» сильнее пошатнула его и без того непрочное положение в стае. Грицко замкнулся в себе. Он стал избегать общения как с мужчинами, так и с женщинами. Я считал его ярым женоненавистником, а время открыло мне, что он питает равную ненависть к представителям обоих полов. Он выглядел потерявшимся в чужом мире странником. Некогда веселый балагур, выходец из запорожского казачества, превратился в хмурого ворчуна, разуверившегося в смысле жизни.

Характер Яны оставался для меня неразгаданной загадкой. Она старалась жить весело и беззаботно, но в глубине души носила некую тяжесть. Яна была очень красивой женщиной. С наступлением сытой жизни ее красота расцвела пышнее. Лучше других вампирш она следила за собой. Яна часто меняла наряды и сооружала высокие прически, накручивая волосы на еловые шишки и обвязывая их соломой.

На репетициях «цыганского ансамбля» у костра Яна выходила в круг под аккорды гитары Фомы, подворачивала повыше юбку и самозабвенно исполняла польские танцы. Невысоко подпрыгивая, кружась и размахивая ярким платком или саблей карабелой, она не чувствовала укусов пламени. Прикрыв ядовитые глаза в экстазе бешеного кружения, она представляла себя в обществе знатных шляхтичей. Каждый из них не пожалел бы для нее серег и ожерелий баснословной цены…

Стоило Яне открыть глаза, она видела перед собой русского опричника и татарского наместника, ожидавших ее внимания. Она с тоской вспоминала, что по окончании сольного танца ее не пригласит в каменный замок благородный рыцарь под предлогом испробовать превосходного вина… Нет! Ее утянет в кусты один из неотесанных дикарей. Он подарит ей краткую любовь не на шелковых простынях, усыпанных лепестками роз, а на колючей соломе. Быть может, они в пылу страсти и вовсе свалятся с пригорка на муравейник, имеющий мало сходства с горностаевым ковром.

Яна замирала на середине пируэта. Яд ее потухших глаз вытекал с невидимыми слезами. Она вытаскивала меня теплым взглядом из круга с надеждой, что я пойму намек. И снова ее репутация коварной соблазнительницы удерживала между нами непрозрачный барьер. За ним я не видел ее красоты, не слышал безмолвного зова. Не дождавшись ответа, Яна опускала взгляд. На ее кукольное личико траурной вуалью ложилась тень. Она проходила сквозь костер с немым вздохом и удалялась в компании почитателей в неизбежные кусты.

Яне вновь предстояло забыть о счастливом времени, когда она не считала русских, татар, евреев и украинцев за людей, а ставила их ниже самых нечистоплотных животных. Она была навеки пригвождена к разномастной стае и чужой земле, как пойманный вражеский лазутчик к пыточному столбу. Польские вампиры не ждали ее с распростертыми объятиями.

Моня была девушкой с чудинкой. Я много раз пытался объяснить ей, что не имеет значения, свиную кровь или куриную она пьет. Евреям категорически запрещено употреблять в пищу любую кровь. Значит, если она не собирается умереть от голода во имя заветов предков, ей нужно выбросить эти самые заветы из головы. Благо они адресованы не вампирам, а людям.

Моня пропускала увещевания мимо ушей и продолжала в панике шарахаться от кабанов. Шутник Фома ради нее взялся за выделку шкуры старого секача. Когда работа была окончена, он стал каждый вечер напяливать на себя эту шкуру и гоняться в ней по лесу за Моней, стуча по пенькам сушеными копытами и приговаривая: «Кабаньи ножки бегут по дорожке».

Людей Моня кушала без малого сомнения. Человека она считала чистоплотным животным. Избежать ее клыков удавалось горькому пьянице, извалявшемуся в грязи не хуже свиньи.

В пору изобилия Моня преобразилась. Ее тело приобрело соблазнительные округлости. На щеках заиграл румянец. Отчетливо вычерченные губы приобрели красноватый оттенок. Кудряшки волос опустились до плеч.

Несмотря на причуды Мони, я влюбился в нее горячо и безрассудно. Мне порядком надоело рабское положение. Я мечтал о свободе, о праве первого укуса и выбора любой понравившейся вампирши стаи. Я почти достиг романтического идеала, согласно которому страсти должны быть сильными, жизнь — полной удивительных и опасных приключений, а любовь — запретной.

Пока я любовался своим отражением в озере, Моня умыла языком полураздетых Фому и Ахтымбана, развалившихся на мягкой гусиной траве.

Стая разделилась несколько дней назад. Людмила увела Яну и Грицко к волчьему логову на дубовой просеке, а мы переселились в дальний отросток норы и охотились близ деревень Дерябловка и Протвино. Я находил две причины для атаманши оставить меня в компании Фомы, Ахтымбана и Мони. Возможно, она ждала, что я вызову на бой одного из соперников. А возможно, она подметила мое особое расположение к Моне и решила спровоцировать на исполнение тайной мечты, чтобы не медлить с наказанием.

Моня подошла ко мне с левого плеча, опустилась на колени и обняла мою шею маленькой невесомой рукой. Ее пальцы заскользили по коже, а остренький кончик носа коснулся щеки. Повернув мое лицо, она с особенной нежностью вылизала мои и без того чистые (ел я аккуратно и редко пачкался) губы и подбородок.

Невыносимое желание пленило меня. Я взял ее за спину и придвинул ближе. Казалось, если я сейчас не овладею ей, огненная страсть выжжет изнутри мои кровеносные сосуды подобно осиновой смоле.

Кто-то из надсмотрщиков слышно подавил смех. Неприятный звук помог сдержать проявление чувств. Я оттолкнул Моню и зарычал, грубо намекая на превышение дозволенного. Она с показной робостью отпрянула.

— Ступай в нору, и хорошенько вытряси мою перину, — я поспешил изгнать Моню из поля видимости. — Чтоб стала мягче облачка в погожий летний день.

— Приказ будет исполнен, ваше благородие, — девушка раскланялась и упорхнула в кусты.

Я умылся и смочил растрепанные волосы. Со времени обращения они сильно отросли. Хоть моя прическа напоминала растрепанную метелку, я не решался воспользоваться цирюльными услугами Мони, умевшей прихорашивать вампирские шевелюры — боялся надолго остаться с ней наедине.