Ольга Вешнева - Огрызки эпох

Я понимал, нужно срочно выбираться из леса. В противном случае кто-то из нас заплатит жизнью за продление существования сородичей. Моня находилась под моей защитой. Наиболее вероятной жертвой считался Грицко.

Уничтожение своих — верный путь в пропасть. Единственным верным решением я считал битву с охотниками и оборотнями. Это была крайне опасная затея, учитывая неравенство сил. Собратья проявили редкое единомыслие по данному вопросу, но с исполнением замысла медлили. Однако промедление не могло надолго затянуться. Мы слабели с каждым днем. Отчасти поэтому мы не решались вступить в бой.

Мы наивно ждали чуда в виде крупной добычи, способной восстановить наши силы, но чуда не происходило. В жидком еловом бору мы в кратчайшие сроки уничтожили едва ли ни всех зверей и птиц, и занялись трудоемкими поисками луговых мышей и кротов. После наших раскопок лесные поляны днем напоминали разбитые пушечными ядрами поля боя, а ночью — серебристую лунную поверхность с черными кратерами. Когда закончились мыши, в расход пошли вмерзшие в землю жабы, ящерки и змеи, но их водянистая кровь не приносила ощутимой пользы.

Сон я потерял. Нельзя было даже овец посчитать для скорейшего в него погружения. При одной мысли об овцах меня колотило. На день я сворачивался калачом на двух перинах под спудом шуб, шинелей и тулупов, и все равно не мог согреться.

Мы не разводили костров. Перевертные волки почуяли бы дым. Снег заменил нам воду. Омертвляющий холод расползался по телу от кончиков пальцев, проникая все глубже. Когда внутренняя стужа доберется до сердца, я погибну. На такое будущее я не был согласен. Мне не терпелось выбраться из леса к деревням, чтобы убивать ненавистных людей. Я жаждал человеческой крови больше, чем крови овец. Хотел отомстить людям за испытываемые по их вине мучения. А в качестве первой, главнейшей жертвы для себя выбрал полковника Седьмого отдела Константина Толмина. На него я возложил вину в гибели семьи. А стая вроде как теперь почти невиноватой оказывалась. «Что с людоедов взять? Им без разницы, кого есть. Кто подвернется — тот закуска. А с охотника и его лохматой спутницы куда больший спрос. Они должны были защитить нас. Не сумели?… Если бы… Не захотели! Поленились рыскать по Лабелину ночами. На перине — то теплей и безопасней ночку коротать… в объятиях друг друга».

Впрочем, пока я только грезил о сражениях с настырными врагами, и воевал с ветром, укравшим теплую бобровую шапку. Прыгал из сугроба в сугроб, норовя ухватить беглянку за ощипанное ухо, а кольца метели выхватывали ее из обмерзших пальцев. В азарте преследования я прыгнул как можно выше, отрясая снежные комья с еловых ветвей. Взлетев над шапкой, я рухнул на нее и вмял ее в снег.

Едва я приподнялся, на мою спину хлопнулась Людмила. Ей показалось, что я нашел пушистую добычу. Просунув под меня руку, она схватила шапку и дернула на себя. Добротная ушанка с треском разделилась пополам. Заурчав от взаимного недовольства, мы вылезли из сугроба и отряхнули снег с длинных волос.

— Ловля прошла впустую? — Людмила отмерила безопасную дистанцию.

— Еще как впустую, дорогуша, — я зашвырнул под ель останки шапки и облизал длинные клыки. — И в руках пусто, и в животе. Тяжко мне, родная… Закоченеваю… Нутро так и щемит.

— Не жалует нас зимушка, — Людмила приподняла воротник тулупа и поежилась. — Да перестань ныть, Тихон, — она махнула рукой. — Теперича лихо всем нам.

— Отнюдь не всем, лапушка, — возразил я, услышав благозвучный свист. — Вслушайся в дыхание ветра. Слышишь, Фома поет. Ишь, рассвистался. Точный соловей — разбойник.

— Я этому разбойнику оборву лебединую песнь, — Людмила бросилась в чащу. — Он у меня насвищется на дюжину оплеух. Чую, рыло у него в пуху.

— На пустой желудок не распоешься, — подтвердил я.

Фома неторопливо пробирался по льду замерзшего болотца. При нашем появлении он замер и удивленно приподнял брови.

Ему повезло на охоте. Фома управился с превосходным ужином и обзавелся новой одеждой. Его щеки порозовели от растекавшегося по жилам тепла. Поверх обношенного тулупа была накинута шинель с козлиным воротником. Кудрявые волосы приминала шапка из овчины, заломленная набекрень.

— Как ты посмел меня ослушаться, шелудивая собака? — прорычала Людмила. — Как только не поперхнулся общим кусом! Ну, наваляю я тебе. Постой! — она с ревом бросилась на него. Фома поймал ее на лету, нанес ей несколько мощных ударов в лицо, шею, живот и грудь, после чего встряхнул и бросил в сугроб.

— Кончилась твоя власть, — Фома вытянул Людмилу из снега за волосы.

Атаманша почти не могла двигаться. Опричник ударил ее ногой в грудь и располосовал когтями ее лицо от виска до подбородка.

Я оцепенело стоял.

Страх перед Фомой удерживал меня на месте.

— Довольно я плясал под дудку полоумной бабенки. Прощай, захребетница! — Фома вскинул саблю над головой Людмилы.

Оттягивая мгновение казни, он повернулся ко мне.

Его торжествующий взгляд предупреждал: «Не вздумай напасть. Отправишься следом за своей заступницей».

Я не собирался защищать Людмилу. Понимал, что неопытный, ослабленный голодом вампир беззащитен против древнего собрата, напившегося свежей крови.

Людмила застонала, вминаясь в рыхлый снег.

— Успел проститься, Барчонок? — Фома придержал измученную женщину и подготовил саблю к решающему взмаху.

Метель принесла пар его дыхания. Я узнал запах человеческой крови, хотя никогда ее не пил. Он наполнил разум самыми тяжелыми воспоминаниями, а сердце — неукротимой яростью. Белую мглу затянула беспросветная тьма. Из нее выделились любящие глаза невесты и добрые лица родителей. Я вспомнил, кем я был, и ринулся в атаку.

Разогнавшимся на высоте соколом я обрушился на Фому. Протащив соперника сквозь глубокий сугроб, я прижал его к стволу старой ели, накрепко зажал его руки и сомкнул на его шее клыки.

Ель окатила нас снежным водопадом, но я забыл отряхнуться. Надо мной потеряли власть инстинкты. Не голод подогревал мое стремление прикончить вампира. Во мне крепло единственное желание — убивать себе подобных, защищая людей.

Из глубоких карманов шинели пахло лампадным маслом, черствым хлебом, свечными огарками и засаленной бумагой молитвослова. Клыки сильнее вдавились в шею убийцы благочестивого странника. Дыхание Фомы прервалось.

«Так нельзя. Я не должен воевать со своими. Я такой же, как они. Я не человек. Люди — мои враги», — мое самообладание угасало.

— Тихон! Не губи его. Молю! — над ухом вскричала Людмила. — Отпусти! Фома — хороший добытчик. Он пригодится стае, — ее рука легла мне на плечо.

Я выпустил задыхающегося Фому и огрызнулся на раненную Людмилу. Она стояла, обессиленно прислонившись к еловой ветви.