Ольга Вешнева - Огрызки эпох

«Возлюби своего ближнего», — в детстве церковные службы казались бесконечными. Устало переминаясь с ноги на ногу, я держался за кончик маминой шали и слушал в полусне голос отца Афанасия, плывущий под небесно — синим куполом… Воспоминания наполнили мою душу теплом. Мне захотелось вернуться в прошлое, в семью, к людям.

«Почему я продолжаю считать себя человеком? Ведь я не человек. Я — упырь. А упыри едят людей. Но я не могу есть людей. И нелюдей, и упырей — тоже не могу. Моя душа остается душой человека, наученного с малолетства добру и любви к ближнему. Узнать бы, кто теперь мой ближний».

«Дети не должны отвечать за грехи отца», — подумал я.

— Доверьтесь мне, — я вновь коснулся руки старшего мальчика, на этот раз ладонью, а не когтями, и обнаружил, что ранки исчезли.

Потомки вампира обладали присущей нам способностью к быстрому исцелению.

Младший из братьев доверчиво повернулся ко мне, а старший вздрогнул.

— Молчите, как мышата, — я спрятал клыки в подтверждение благого намерения. — Я вас отсюда вытащу. Не шевелитесь, и не вздумайте спускаться в прихожую. Там опасно.

Старший мальчик кивнул, подталкивая младшего. Я придвинул к окну сундук, встал на него, высадил раму с тусклыми слюдяными стеклами.

— Ни звука, — я бережно подхватил детей и выпрыгнул с ними из окна.

Приземлившись посреди расчищенной от снега площадки, я поставил мальчиков на ноги.

— Бегите, — прошептал я, оскалив зубы. — Я зверски голоден, и может статься, вскоре изменю решение.

— Мы не знаем, куда бежать, — признался старший мальчик. — Заплутаем в лесу и пропадем.

— Проводи нас, — младший потянул меня за руку.

«Что же мне, за вас драться со всеми подданными?».

На помощь подоспел оседланный гнедой мерин. В панике он выскочил из конюшни и понесся на нас. Я поймал его под уздцы. Мальчики ловко запрыгнули в седло. Я передал им поводья, шлепнул мерина рукой по крупу, и для ускорения куснул его жирную ляжку.

Мерин унес юных всадников за черную стену леса. Я отправился рыскать по двору в надежде поживиться тощей собачонкой. Меня трясло от голода и холода, но на душе воцарились мир и покой.

Облезлая черная кошка выскочила из оконца подвала и понеслась к забору. Не вспоминая о дурной примете, я одним прыжком настиг зловещую тварь и загрыз ее. Мизерное количество крови не вернуло мне силы и не согрело остывающего тела. Я направился в конюшню, рассчитывая подобрать объедки Ахтымбана.

Из второй части терема вышла довольная разгоряченная Людмила, обмахиваясь муфтой из рыжей лисы. Она переоделась в клетчатое шерстяное платье и соболью шубу. Увидев меня, слоняющегося по двору с угнетенным видом, она подошла вальяжной походкой. С дотошностью полицейской собаки обнюхала мое лицо. От нее разило человеческой кровью. Я задержал дыхание, чтобы не убить ее в мстительном порыве.

— Тихон! — Людмила произнесла мое имя с разочарованием учительницы, поставившей «двойку» любимому ученику. — Где сыновья охотника?

— Далече отсюда, — процедил я, разогнувшись. — Я освободил их.

— Поганый предатель, — вампирша отвесила мне пощечину. — Ты перекинулся на вражью сторону. Тебе среди нас не место. Уходи прочь!

— Они невинные дети, лапушка, — оправдался я. — Я не смог их убить. Прости. Я еще не утратил человеческое ощущение. Быть может, когда мальчишки вырастут, они будут снисходительно относиться к нам.

— Прочь! — Людмила воинственно пригнулась. — Всякого от тебя ждала, но ты превзошел мои чаяния. Напрасно я тебя соделала. Напрасно тебя полюбила. И ныне дорог ты мне. Посему отпускаю тебя на волю. Ступай куда угодно, Тихон. Нам токмо не попадайся. Жизни лишишься. Что ты пнем вкопался в землю? Уходи, не то я всем объявлю о твоем вероломстве.

— Помилуй, дорогуша, — я упал на колени. — Клянусь исправиться. Сделаю все, что ты повелишь.

— Вон! Не сгинешь немедля, я объявлю на тебя охоту!

— Прощай, — я встал и, повернувшись к Людмиле спиной, уныло побрел к лесу.

— Прощай, Тихон, — отрешенно вздохнула она.

Ее скрипучие шаги медленно удалялись.

Я побежал трусцой по огибающей лес дороге, затем свернул в чащу и стал месить сугробы. Этой ночью я искал укромное место не для дневного отдыха, а для расставания с вечной жизнью.

Я не охотился, и потому был очень удивлен, когда прямо передо мной взлетели две тетерки. Они спали, зарывшись в снег, и проснулись от моих шагов. Птицы плохо видят в темноте. Поймать их не составило труда.

Немного подкрепившись, я отыскал заброшенное волчье логово, свернулся в нем калачиком, надвинул воротник тулупа до ушей и заснул крепким сном усталого путника.

Больше недели я уходил, не понимая, куда направляюсь. Метели прекратились. Дни стали ясными, и ночи светлыми. Морозы взяли передышку, но я теперь мерз независимо от погоды. Мертвенный холод подбирался все ближе к сердцу. У меня почти не осталось сил. Кратковременная оттепель растопила часть насыпавшего снега. На смену ей пришел заскучавший на отдыхе сильный мороз, и сковал леса и поля хрупким настом.

Увязая в леденистом снегу, я полуползком пробирался по лесу. Кабана я услышал задолго до его приближения. Я не погнался за ним, а продолжил бесцельный путь, слушая хруст веток и наста.

Тяжелый старый кабан вышел навстречу. Заметив и учуяв вампира, он остановился, пригнул исчерченную шрамами голову.

Его маленькие злые глаза налились кровью. Густая щетина холки вздыбилась широким горбом. Серый пар повалил из клыкастой пасти и обкусанного волками пятачка. «Попробуй подойди — костей не соберешь», — говорил он мне.

Я ему поверил: не по зубам мне такая добыча.

«Нет ничего хуже судьбины вампира — изгоя», — подумал я, уступая дорогу кабану.

Прошла еще неделя. В изнеможении я лежал лицом в снег на лугу, разделявшем березовую рощу и непонятную заросль. На ум не приходило ничего, кроме тоскливой песни о замерзшем в степи ямщике. Мимо проскакал по тонкому насту заяц — беляк. Я приподнял голову, провожая его взглядом, и вдруг узнал место, куда меня занесло.

На горизонте простирался обширный парк усадьбы генерала Зарубинского.

«Нет», сказал я морозу, — «не пристало мне замерзать. Я нашел спасение, нашел семью. Еще немного поднатужиться, добраться до усадьбы, и я увижу ненаглядную сестрицу Елену с маленькой племянницей Грушей. В Пупинцеве меня всегда принимали как желанного гостя. Примут и теперь».

Подкрепленные мечтой силы донесли меня до белокаменного дома с громоздкой балюстрадой и мраморными колоннами. Я влез на яблоню, наклонил ее толстую ветвь к окну спальни и перебрался на подоконник открытого окна. Без предупреждения я спрыгнул на широкую кровать, где в сладком сне раскинулась Алена.