Ольга Вешнева - Огрызки эпох

Генеральская шинель порядком сносилась в лесу. На рубахе появились дырки. Штаны протерлись на коленях. Сапоги стоптались до голых пят. Но в сравнении с обносками братьев мои вещи выглядели достойно.

При хозяйствовании моего отца Овражкины выпивали по праздникам и воскресеньям. После его смерти они опустились на дно жизни. Мне было интересно, протрезвеют ли они хоть на миг, когда обнаружат в хлеву бездыханного пегого быка с прокушенным горлом. Немного совестно было лишать братьев последней скотины.

«Они сами виноваты, — оправдался я, — «Сами пообещали откормить бычка к барскому столу. Вот я и взял причитающееся».

По государственному закону я не был их господином. Но у вампиров свои законы. Вернулся я не как нищий скиталец, а как истинный хозяин усадьбы Лабелино.

Мне предстояло осмотреть деревни, заглянуть в покинутое дворянское гнездо. Все это я отложил на недалекое будущее. Пока мне хотелось спокойного отдыха. Меня непреодолимо клонило ко сну.

Старательно маскируя следы, я ушел в лес и отыскал под снегом глубокую пещеру, хранившую память о моем превращении. Я смог вернуться домой, но никогда не смогу вернуться в стаю. Мне очень не хватало других вампиров. Особенно, наивной глупышки Мони… Никто не обнюхает, не лизнет в ухо, не приласкает. Парой слов переброситься — и то не с кем.

«Тоска бессмертная» — до чего безотрадно звучит это сочетание слов.

«Скукоти-ища!» — взвыл я при зевке, поудобнее устраиваясь на промозглом полу. Эхо разнесло мой голос по отросткам норы.

Следующим вечером, удачно поохотившись в деревне, я заглянул в родительский дом, который Алена продала вместе с усадьбой незнакомым людям.

Я пробирался на барский двор через парк — не так бесшумно, как во время охоты. Дремавшие в конюшне борзые с тревожным лаем выбежали навстречу.

— Анчар! Забавка! Полетай! Красав! Дара! — окликивая собак, я пригнулся.

Собаки узнали мой голос и завиляли хвостами. Незнакомый запах удерживал их в отдалении.

— Идите к хозяину, ребятки! Ну, налетайте! Я страсть как по вас соскучился! — я хлопнул в ладоши.

Черный с рыжими подпалинами кобель Анчар приблизился первым, настороженно выгибая спину. Он лизнул мою руку, дотянулся до носа, и скоро все собаки окружили меня. Весело подпрыгивая, они ласкались к хозяину. Я теребил их мягкую шерсть, подставлял лицо их мокрым носам и чуть не плакал. Пообщавшись с борзыми, я пришел на конюшню и свернул к деннику верного приятеля Данта.

Конь тоже не сразу меня узнал. Едва я протянул руку к его морде, он заложил уши, попятился с фырканьем и взбрыкнул. Но знакомые ласковые слова быстро успокоили его. Я угостил Данта сахаром и погладил его бархатный нос.

«Вот бы прокатиться на нем. Объехать деревни, как раньше»… — загрустил я, покидая четвероногих друзей.

Обстановка просторного каминного зала почти не изменилась. Новые хозяева частично переставили мебель, стены украсили тосканскими пейзажами, а на комод поставили медные статуэтки обнаженного грека и пляшущей турчанки.

Я задержался у большого зеркала. В углу зала стоял мой портрет кисти великого Альберта Мурзикова, прислоненный к стене лицевой стороной. Я развернул его и сравнил с отражением в зеркале. До портретной пышности моему телу было еще очень далеко. Радовало то, что в зеркале отражался молодой человек приятного и здорового вида, а не пожухлые мощи, вчера приползшие в Лабелино. Я пощипал бледно — розовые выпуклые щеки, подвязал волосы льняной бечевкой и широко улыбнулся, показывая ровные белоснежные зубы.

«Приодеться бы модно, к цирюльнику сходить, и впору на губернаторский бал ехать. А там приударить за миловидными особами… Как прекрасно я танцевал бы… Несправедливо, что вампиров не приглашают на губернаторские балы»…

Хозяев дома: скудоумного франта Анатоля, похожего физиономией на пучеглазого карася, а туловищем — на короткую жердь, и его жену Софи, тоненькую жеманную кокетку, я застал за ужином.

Притаившись у открытых дверей столовой, я с любознательностью натуралиста изучал их повадки. Они разговаривали на омерзительной смеси французского и русского языков на пустые или непристойные темы и гоняли вилками по плоским тарелкам что-то практически невидимое. Повар — француз по имени Шарль, напудренный и напомаженный верзила с прилизанным чубом, закрученным кольцом на лоб, произвел три замены невидимых блюд и подал к чаю коробку трюфельных конфет.

Анатоль и Софи взяли по конфете, измеряя их уничижительными взорами, и отправили Шарля с коробкой на кухню.

«Нам с папенькой и маменькой было мало и трех коробок трюфельных конфет на чаепитие. А эти пустомели точно не люди, а питающиеся воздухом эфемерные создания».

— Я все не свыкнусь с приобретенным домом, милый Анатоль, — Софи отщипнула треть конфеты. — Здесь невыносимо грязно. Ты видел мозоли Джулии? Она их набила при отмывании кухни от сажи?

— Не видел, дорогая Софи. Но мое воображение нарисовало их с твоих слов, — Анатоль шлепнул рыбьими губами.

— Прежние хозяева были несусветными грязнулями, — продолжала Софи, отхлебывая из блюдца чай.

— Само собой разумеется. Чего еще можно ожидать от необразованных провинциалов!

— Они до черноты закоптили кухню. Все было черно: стены, потолок, печка. Шарль боялся на порог ступить.

— Такие люди достойны жалости, — «посочувствовал» Анатоль. — Ничто не привлекало их в жизни. Ничто познавательное и дельное не вызывало у них интерес. Дни напролет они предавались безудержному обжорству. Еще бы им кухню не закоптить! Ты видела портрет их молодого сына? Удручающее зрелище.

Я тихо зарычал. Люди не услышали предупреждения.

— Не представляю, как они обустроятся в Париже, — застонала Софи. — В столице Франции им особливо не развернуться.

Мои вампирские учителя их самих отправили бы в тот «Париж». А я выбрал другой способ мести. Пока пустоголовые захватчики поливали грязью мою семью, я занялся грабежом.

Мне не подошла ни одна вещь из гардероба Анатоля: все было узко и коротко. Но я не отчаивался. Я забрал шубы, плащи и шапки, а чуть позже, когда хозяева усадьбы и слуги погрузились в сон, продолжил облагораживание норы.

Домой я натаскал сполна перин, подушек, постельного белья, халатов, полотенец. Из библиотеки забрал любимые книги, рукописи и письма. Портрет я не взял, краска расползлась бы по холсту от сырости пещеры. Для душевного чаепития я прихватил красивый самовар с литой петушиной головой над краном, английский сервиз в синий цветочек и выгреб из кухонного шкафа в наволочку все пачки индийских и китайских чаев. Из хозяйственной мелочи я выбрал железную расческу, три заколки для волос, моток бельевой веревки, дамское карманное зеркало, ножницы, мыло и чернильницу. Перья для писательского труда я выщипал у гусыни, съеденной на десерт.