Ольга Вешнева - Огрызки эпох

Фома не осмелился продолжить дуэль. Сбросив шинель паломника, он ринулся в лес без оглядки.

«Успокойтесь, Тихон Игнатьевич. Здесь все свои», — я повернулся, встречая прибывших сородичей.

Пять пар ошеломленных глаз просвечивали сквозь пушистые кудри метели. Ахтымбан выступил вперед, желая убедиться в моей невероятной силе. Он двигался медленно и осторожно. Он не хотел драться. Немного подумав, он побежал по следу Фомы. Стая рванула за ним. Охота началась.

«Они догонят и растерзают Фому», — я содрогнулся от закономерной мысли.

Людмила прижалась ко мне, заглянула в глаза с просьбой не соблазняться запахом ее крови. Я укрыл ее от разыгравшейся бури и подставил лицо снежному вихрю.

«Фома изгнан. Людмила повержена. Кто займет место вожака стаи? Неужели, я? Ну разумеется! Вот почему вампиры так странно на меня смотрели. Теперь я — их вожак!»

Приятная, но немного пугающая ответственность ссыпалась на меня тяжелым снежным комом.

Я повернулся спиной к метели и огласил лес победным кличем вожака.

Вампиры прекратили погоню и явились на зов. Они, как и я, пребывали в растерянности. А еще были далеко не рады тому, что я лишил их спасительной еды.

— Слушайте приказ атамана, — мне трудно было выровнять голос, перекрикивая вьюгу. — Не трогайте Фому. Если он надумает возвратиться, примите его как брата. Если он насовсем нас покинул — скатертью дорожка. Питаться себе подобными — удел неразумных дикарей. Мы с вами, право, не дикари. Мы — умные опытные воины. Нам надлежит защищать друг друга. В противном случае охотники и перевертные волки сощелкают нас вместо лесных орехов. С сего часа я требую дисциплины. Перестаньте заглядываться на сподвижников как на сочное жаркое! Я знаю, как тяжко вам в голодное время. У самого в животе шаром покати. Но, уверяю вас, любезные вурдалаки, скоро мы напьемся вкуснейшей крови. Нам уже от объедения будет лихо. Этой ночью я, князь Подкорытин — Тарановский, объявляю людям войну. Завтра мы сразимся с неприятелями и утвердим на сих землях нашу власть. Ложитесь почивать заблаговременно. Нас ожидает великая битва, — я закончил речь словами книжного полководца, имя которого давно выветрилось из памяти.

Подданные выслушали мой указ с заметным сомнением. В порядке очередности они принесли присягу на верность: потерлись щеками о мои впалые щеки и облизали кончики моих ушей.

Довольная Людмила не отходила от меня ни на шаг.

— Ты меня не оставишь, Тихон? — спросила она по пути домой.

— Я буду вечно оберегать мое самое драгоценное сокровище. Тебя, лапонька, — отрешившись от голода, я слизнул застывшую кровь с ее щеки.

Мое признание обидело Моню. Беззвучно фыркнув, она обогнала нас и первой юркнула в нору.

Днем я не спал. В ослабленном состоянии вампиру нельзя выходить на свет, а я то и дело высовывал любопытный нос из норы — проверял, не улучшилась ли погода.

Со второй половины дня метель утихла. Плотные снеговые тучи по-прежнему висели низко над землей. В это время объявился Фома. До лизания моих ушей он не снизошел. Называя меня по имени, он рассказал о неудачной попытке вырваться из осажденного леса. Ему удалось пробраться к деревне Сутягино, кишащей охотниками, колдунами и оборотнями. Из их разговора Фома узнал нечто важное:

В ближайший городок Тайловск наведались вампиры. К вечеру вражеское сборище отправится туда, а ненавистный полукровка Константин Толмин останется дежурить на постоялом дворе.

— Там и мы порешим окаянного супостата, — браво восклицал Фома, расхаживая по тесной норе.

— Твое заманчивое предложение укладывается в мою военную стратегию, — изображая задумчивость, я почесал скулу. — Пожалуй, я приму его. Но заруби на корявом своем носу, я лично прикончу охотника. Лучшая кровь достается атаману. Таков закон.

— Спору нет, — уступил Фома.

Радость победы над опричником отравляло хроническое недоверие. Я боялся попасть в его западню.

Наш в буквальном значении вооруженный до зубов отряд выдвинулся, не дожидаясь вечерней мглы. Мы надели чистую удобную одежду, обвешались всевозможным оружием и отправились штурмовать постоялый двор.

Защитники деревянной крепости — беспородные лохматые псы с трусливым лаем спрятались за забором.

Легким ударом ладони я сломал прочную задвижку на тесовых воротах и первым ступил во вражескую цитадель. Собаки убежали в конюшню. Инстинкт хищника требовал погони за ускользающими жертвами. Подавив его, я степенно подошел к бревенчатому теремку, поделенному на две половины с разными входами. На первое крыльцо поднимались следы детских валенок и женских овчинных сапог. Я переглянулся с Людмилой и жестом приказал Фоме войти в эту часть дома. Я все еще подозревал засаду.

Фома ворвался в дом, не закрывая двери. Он умчался в сторону кухни, откуда доносилось звяканье ложки о кастрюлю. Спустя мгновение раздались крики женщин и топот по лестнице маленьких ног. Я направил вампиров к другой части дома и конюшне, а сам вскочил на крыльцо и забежал в квадратную прихожую.

Тихое шуршание наверху привело меня на чердак. Поднявшись по мокрой от талого снега лестнице, я выбил ногой шероховатую дверь и… поймал летящую в грудь осиновую стрелу. С грозным рычанием я переломил стрелу и ощерился на двух светловолосых мальчишек, притаившихся за сундуком. Коротким броском я подскочил к ним и вырвал заряженный арбалет из рук старшего мальчика.

Дети Константина (родство я определил по запаху) забились в уголок, как ягнята. Старший — лет девяти, крепко обнял младшего — лет шести, и отважно посмотрел в мои сверкающие глаза.

Я медлил. Мальчишки не были похожи на ягнят. Скорее, это были волчата. Они силились победить страх, не имея надежды на спасение. Меня терзал ужасный голод, но в них я не видел жертв, и потому убеждал себя — «Всего один укус, и станет легче». В смятении я выбросил сломанный арбалет за дверь, присел перед детьми и зашипел, широко раздвигая губы. В страхе они побегут к лестнице, и во мне проснется инстинкт хищника.

«Волченят давят на логове, покудова они не наточили зубов и на промысел не вышли», — вспомнились мне слова Фомы, сказанные им однажды о малышах — оборотнях.

Видя, что дети полковника не двигаются с места, я потянулся к ним. Старший брат отвернулся к стене, покорно подставил тонкую шею, а младший смахнул слезу. Мое сердце защемило в груди. Я отпрянул, сам едва не прослезившись.

Отчаявшись пересилить жалость, я пошел на крайние меры — царапнул руку старшего мальчика. Запах человеческой крови врезался в нос, возвратил горечь потери. Я съежился и сдавленно зашипел, как будто мне на голову вылили ушат кипятка.

Из-под воротника моей рубашки выпал крест. Старший из братьев удивленно посмотрел на него.