Владимир Васильев - Чужие миры [ Авт. сборник]

Чародея нагнал Вишена:

— Скажи, Тарус, последняя напасть за три сразу пошла, да? Потому и в знаке летучих мышей было три? Так ли, чародей?

— Точно, Пожарский, — подтвердил тот.

Вишена задумался:

— Что-то уж больно легко мы ту тварь в пещере доконали. Тройная ж напасть…

Тарус поглядел на воина снисходительно — Боград единственный, кто сразу все понял, подошел еще там, в подземелье, да по плечу похлопал…

— Не так уж и легко, Пожарский. Пришлось мне изрядно попотеть. Погладил тихонько того, кто тварь проклятую науськивал. Да слегка переусердствовал. Сам ведь видел — разбудили невесть что. Добро, что обошлось, даже вроде бы подсобило. А ну разбуди мы какое заклятье из тех, что посильнее, или нечисть какую древнюю да могучую?

Вишена только вздохнул. Обошлось… Хорошо, если в самом деле обошлось. Знай, как оно в конце-то концов все обернется?

Десятый день, как вторично простился отряд с дружиной, и день этот подходил к концу. Скоро нашли удобное место для ночлега — большую поляну да четыре раскидистые сосны посредине. Развели костер, пожевали кто чего и попадали спать — устали все изрядно.

Проснулся Вишена среди ночи словно от толчка. У костра сидели двое — неугомонный Тарус и с ним Яр, выглядевший последние дни так, будто его поминутно макали в прорубь и выставляли на лютый мороз.

— …сразу понял, что пуста будет та пещера. Глянули: точно, ни синь пороха. Вот только решил я сперва, что песиголовцы Книги утянули. Ан нет, северяне…

Негромкий говорок Таруса словно бы согревал; в сочетании с теплом костра это действовало благоприятно. Огонь согревал тело, слова чародея — душу.

— Полуношничаете? — спросил Вишена, подсаживаясь к костру.

Встретился глазами с Яром, вздрогнул — хлопец глядел с надломом, с неверием и отчаянием в зрачках. Знать, не слишком утешил его чародей…

— Садись, Вишена, помыслим-покумекаем, одна голова хорошо, две, как ни крути, лучше.

Яр кутался в аспидно-черный плащ, тот самый. Застежка с рубинами мирно поблескивала, отражая рыжие языки пламени.

И вдруг, как когда-то в лесу за Рыдогами, изнутри рубинов кто-то поднялся, глянул на людей пристально, тяжко, длинно, пригвоздил намертво к месту, парализовал, оглушил…

А после сгинул вглубь, затаился до поры, до времени.

Вишена ловил ртом воздух, жадно, с надрывом и сипением. Он был мокрый насквозь. Тарус дико сверкал, глазами и судорожно хрустел костяшками пальцев. Яр, казалось, ничегошеньки не заметил.

Сейчас ЭТО подействовало в сотню раз сильнее, чем тогда, когда сидели Пожарский с Тарусом вот так же у огня среди леса, на кинжал-четвертинку глядючи. Точнее, на один рубин-камень, вполовину меньший, чем любой из сегодняшних двух.

— Вы чего? — удивился Яр. Он и вправду ничего не заметил.

— Пустое, хлопче. Все хорошо.

Тарус обратился к Вишене:

— Плащ и рубины ты сам видал, друже. Так что Яра поймешь. — При этом чародей выразительно поднял брови и прикрыл глаза, мол, ни слова об ЭТОМ. Вишена понял. К чему пугать парня? И без того ему несладко. Который день в походе, намается, к вечеру будто на иголках. Другой дрых бы без задних ног, а этот, вона, горюет, глаза красные, невыспавшиеся. Чародей тем часом продолжал: — Не успел от рубинового меча избавиться, вздохнуть спокойно — на тебе, новые напасти. Покажи, — велел он Яру.

Отрок резким движением откинул плащ с левого бока. Черное ничто заискрилось, поплыло. Диво, да и только: есть вроде плащ, и в то же время вроде бы его и нету, пустота, дыра на месте ткани. Однако Яр показывал Пожарскому вовсе не свой новый плащ.

Ножны. Те самые, что из пещеры рубинового клада вынесены, сняты с мертвого песиголовца, те самые, в которых Яр хранил рубиновый меч. Серебряная ажурная отделка восхищала любой, самый притязательный взор. Скалились вставшие на дыбы гривастые львы; серебрился в полете змей-дракон; распростерли крылья двуглавые орлы, сжимая добычу в когтистых лапах… Знатные ножны, мастер, видать, сработал. Вишена раньше и не замечал всего этого серебряного волшебства-великолепия.

В ножнах покоился клинок — темнела витая ухватистая рукоятка, переплетались железные змейки, образуя причудливой формы гарду. Вместо привычного шарика или ромба рукоять венчала ощерившаяся собачья голова.

— Ну? — спросил Вишена, оглядев все это повнимательнее.

Яр поднял на него неуверенный взор — так смотрят затравленные, выбившиеся из сил олени.

— Я не знаю откуда взялся сей клинок. Как рубинового меча лишился, ножны пустыми носил. Плащ этот меня занимал… Словом, когда я за ножны ненароком взялся, он уже был там. Но откуда? Кто его подсунул? Когда? Уж и не ведаю…

Коротким ладным движением Яр извлек меч из ножен, и Вишена едва не вскочил: он-то привык к сверкающим, полированным клинкам; сей же клинок был черен, как плащ у лежича на плечах. Вороненый булат едва заметно поблескивал, а на гарде, там где Вишена привык видеть драгоценные камни, рубины иль изумруды, все едино, виднелись непонятные символы, разные с обеих сторон гарды.

— Это варяжские руны, — пояснил Тарус. — Мало кто в мире их помнит и понимает. Древние они, не теперешние.

— Что же значат они, чародей?

Тарус указал на гарду длинным коричневым пальцем:

— Это руна судьбы, Гэнмар. Но она перевернута. Вторая — Морк, означает постоянство и верность.

Вишена долго глядел, не мигая, на чародея.

— Что же? Отголоски рубинового колдовства?

Тарус пожал плечами:

— Похоже. А ты, Яр, не горюй. Где бы мы были без рубинового меча? А сначала-то и его убоялись не на шутку. Авось и этот, черный, на что сгодится. Ступай поспи. Набирайся сил.

Хлопец отошел в сторону и прилег рядом с Омутом, закутавшись в плащ. Плащ здорово согревал, несмотря на то что казался тонким и невесомым. И от дождя он защищал, третьего дня застал путников ливень-озорник, кругом струи поливали, на сажень не проглядишь, а на Яра хоть бы капля упала. Даже на голову — ни-ни! Вот только снять его нельзя. Точнее, снять-то можно, да едва отойдешь в сторону от него шага на три — коршуном взмоет в воздух, и на плечи. Застежка с рубинами сама собой: «Клац!» Попался, мол, голубчик… Эхма, что творится-то?

Одолеваемый тревожными думами Яр забылся тяжким глубоким сном. Вишена с Тарусом остались сидеть у костра.

— Бедняга хлопец… изведется ведь… — пробормотал Пожарский со вздохом.

— Ничего. Коли сейчас не сломается, после его уж ничем не согнешь, — ответствовал Тарус, подбрасывая хворосту в пламя, жадно набрасывающееся на пищу. — Молодчага он, Яр. Иному и перстня с рубином, вросшего в палец, хватило бы с лихвой. А наш-то? С нечистью дрался, не робел, головы не опускал. Орел, да и только. Неужто мечом черным его доймут? Не, Вишена, не та кость. Кремень, не хлопец!