Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота

— Да, ты рассказывал, — кивнул господин Гирхай. — Вообще говоря, странный случай. И ты, кстати, повёл себя неосторожно. Когда сам понимаешь что на кону, старенькие братья — это, прямо скажем, мелочь. К тому же, как я понял, убивать его семёрка не собиралась, покуражились бы да отпустили. А поношения добрый брат должен смиренно сносить, ибо так завещано Творцом Изначальным…

— Гилар, — перебил его Илагай, — а ты на саблях драться умеешь?

— Малость умею, — признал я. — Учил ведь меня господин Алаглани.

Думал я, одёрнут сейчас мальца — не лезь поперёк взрослого разговора, но не одёрнули. Зато господин Гирхай заинтересовался:

— Кстати, а зачем, Алаг? Зачем учить-то его начал?

Господин Алаглани ответил не сразу. Вообще, за ужином он был какой-то странный. Вроде внешне ничего не изменилось, но движения сделались чуть медленнее, голос — глуше, глаза щурились, словно было ему больно от света факелов, хотя они едва рассеивали тьму, да и то вдоль стен, так что на стол пришлось подсвечник ставить.

— Да понимаешь, Гирхай, — ответил он наконец, — явной причины здесь нет. Скорее, самому захотелось молодость вспомнить, навыки восстановить… понимаешь ведь, неизвестно, как оно дальше обернётся. Кстати, вчера это пригодилось, не то ничего не успел бы… это ж не мгновенно делается… а так словил бы ножа в первые же секунды. Ну вот… а лучший способ самому вспомнить — это взять кого-то в обучение.

— Ты только про ногу свою не забывай, — озабоченно сказала госпожа Хаидайи. — Не слишком усердствуй, а то опять начнётся…

— Гилар, а ты медведя победишь? — снова встрял в разговор Илагай.

— А это смотря что у меня в руках будет, — степенно ответил я. — Ежели арбалет с тугой пружиной и толстым болтом, да сумею в глаз ему попасть или в ухо — тогда конечно. А коли не будет арбалета, медведь тогда победит.

— А ты каких зверей уже победил? — не унимался малыш.

— Мелких, — отмахнулся я. — Таких мелких, что и не разглядишь под увеличительным стеклом, что у твоего папы, а моего господина, в кабинете городском имеется.

Наверное, зря сказал. Поняли они, что про «папу» я заметил. Впрочем, какой от этого вред, коли господин открыто заявил, что видит меня минералом загадочным, а не простым булыжником? Ну и зачем тогда в булыжник упорно рядиться?

— Мелкие звери, Илагай, — наставительно сказала госпожа Хаидайм, — иногда гораздо опаснее крупных. Ты ведь сказку сегодня слышал, про Дранохвоста…

— Что ж за сказка? — полюбопытствовал господин Гирхай.

— Да вот, рассказал ему Гилар, когда вы с Алагом совещались. Кстати, расскажи уж всем, — обернулась она ко мне.

Пришлось рассказать снова. А когда я закончил, повисла в зале тишина. Только факелы трещали…

— Интересно, Гилар, — сказал наконец господин Алаглани, — где ты эту сказку услышал?

— Да так, — зевнул я. — На базаре в том году старик один слепой рассказывал сказки, ему за то гроши кидали.

— Мама, — подал голос Илагай, — а давай Гилара с собой возьмём, и он с нами будет ездить. С ним нестрашно…

— Было бы куда нам ехать… — непонятным голосом сказала госпожа Хаидайи, погладив сына по невидимым в полутьме волосам.

— А давайте уже спать? — предложил господин Алаглани. — Утро, как учил премудрый Памасиохи, вечера мудреннее.

И разошлись мы спать. Затворил я на засов дверь входную, разошлись гости по комнатам. Илагая устроили в самой теплой, ближней к зале, а господин Алаглани проводил госпожу Хаидайи в её комнату, да так оттуда и не вернулся.

Я же устроился возле печки, подстелив старую драную шубу, найденную с утра в кладовке. Погасил факелы, задул свечи. И началась ночь.

А потом оказалось, что ошибся премудрый.

Всё-таки моя тут вина. Расслабился я, забыл о том, что всегда нужно быть настороже. Но, казалось, теперь-то что может случиться? Ворота изнутри заперты, и дверь входная тоже, и место глухое, безлюдное, откуда здесь беды ждать? А от печки такое мягкое тепло струится, и в животе сытно, и на душе благостно, не понять с чего. Словно не было всех этих четырёх лет, да и не только четырёх… словно совсем мелкий я, даже помладше Илагая, и рассказала мне матушка на ночь сказку про мальчика Хиарамиди, которых победил злых колдунов, хищных великанов и летучих змеев, и женился на прекрасной принцессе.

Даже снилось мне что-то светлое… будто я бричкой нашей правлю, но у коней крылья перепончатые, и мчится бричка над лесами и реками, над городами и сёлами, и встаёт перед нами рассвет, и обе луны тут как тут, и сливаются их жёлтые лучи с рассветом, и ждёт меня впереди какая-то огромная радость, причём не на минуточку, а навсегда.

Но чем лучше был сон, тем хуже пробуждение. Я в первые мгновения даже и не понял, что это уже явь, что кончились сказки и началась правда жизни.

Метались рыжие пятна факелов, слышились крики, звенела сталь о сталь, пронзительно тянуло холодом из разбитого окна. Я быстро на ноги вскочил, но недалеко успел: навалился кто-то сзади, волосатой рукой рот зажал и по затылку чем-то огрел. Прямо как тогда, в ночь Зелёного Старца. Только сейчас я сознания не потерял — то ли голова за четыре года окрепла, то ли удар был слабее.

Слышалось снаружи конское ржание, метались огни, потом пронзительно закричал детский голос — видать, Илагай, больше некому. Извернулся я, впился зубами в руку, зажимавшую мне рот, лягнул назад пяткой и, видно, попал. Но здоровенный мужик оказался, с медведя размерами и силой. А я без арбалета… потому и победил медведь.

В общем, пока этот волосатый меня держал, другой, невидимый во тьме, скрутил меня верёвками. Грамотно вязал, это я сразу понял. А всё же не Тайный Пригляд — те бы сразу и руки, и ноги в железа взяли. И сколь я ни бился, ни дёргался, а только того и достиг, что отвесили мне затрещину, от которой в голове надолго зазвенело.

Потом поволокли за ноги, но недалеко. Дёрнули, подняли — и стали к чему-то локти привязывать. Потом уж я сообразил — к кольцу для факела. Ноги тоже смотали, причём и в лодыжках, и в коленях. А привязав, оставили. И стоял я у стенки, слыша крики, сопение, ругань, плач Илагая. Шнырял кто-то между нами, но факелы они уже погасили, и кто это был, не разобрать. Одно я понял — напавших не один и не два, но и вряд ли больше десятка, иначе и шум был бы громче, и суеты бы прибавилось.

Да, братья, конечно! Конечно, мысленно молился я Творцу Милостливому, прочёл большое молитвенное колесо, и последование от обстояния вражия, и малый просительный канон. По молитвам, кстати, примерно и время определил, ибо когда всё прочитал, начало светать. Значит, вторглись они где-то часа за полтора до рассвета. Что и говорить, самое правильное для этого дела время.

Ну а как посветлело, смог я осмотреться, и увидел: в зале разгром полный, мебель перевёрнута, одно окно разбито и тянет оттуда морозом. А к стенам, в точности как и я, все наши прикручены — и господин Алаглани, и госпожа, и маленький Илагай, и господин Гирхай. У того ещё и голова разбита, кровяные струйки по лицу ползут, хотя, похоже, запеклась уже кровь.