Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия

И постепенно…

Или кажется? Боясь, что это самовнушение, минуты две я не решался поверить своим чувствам, но иглы стали жалить легче. И реже.

Минут через пять боль затихла. Ушла совсем.

Я подвигал большим пальцем. Палец послушно ходил во все стороны, жилка напрягалась, И ни следа странного колючего приступа.

Может быть, это было просто последствие того, что было утром? Если я в самом деле отлежал руку так, что какой‑то нерв почти отмер, а потом, после утренней разминки, ожил вновь, когда кровь пошла по сосудам… Может быть, эта колющая боль как раз признак того, что контакт между нейронами восстановился полностью? Не просто способны проводить импульс, а срослись еще крепче? Стали как прежде? До того как отлежал?

Я ждал, я боялся, что странная резь возобновится, но минута шла за минутой, а в руке было спокойно.

Кофейник почти остыл, и я заказал свежий. Оказалось, кофе здесь неплохой.

И вообще, мне жутко хочется есть! Странно, как раньше этого не чувствовал.

Я заказал цыпленка табака и по тарелочке всех салатов, что у них были: и овощной, и острый корейский, и из кальмара с красной икрой.

Я мог забыть, что толком не ел уже несколько дней, но не мое тело. И сейчас желудок мигом мне это припомнил. Там нетерпеливо урчало, куски проваливались туда как в бездонную бочку, я жевал, глотал кусок за куском — и никак не мог наесться.

А затем словно перевернули пластинку: накатила сытость. Приятное отупение в голове, тяжесть в животе. Все‑таки переел. Все‑таки волк — мой тотем. Обжираюсь я тоже как собака — пока не съем все, до чего могу дотянуться. Хотя вот два пончика, из трех взятых на десерт, остались.

Их я забрал с собой и, чувствуя себя обожравшимся косолапым мишкой, доплелся до машины и плюхнулся на мягкое сиденье. Отъехал — и тут же вспомнил о Диане. Ее ведь тоже кормить надо. Может быть, это она от неполноценного питания стала такой никакой?

Но возвращаться… Вылезать из машины совершенно не хотелось. Здесь было тепло и пахло кожей и хвоей, сладко мешаясь с ванильным ароматом пончиков. Нет, только не сейчас. Ни за что!

Минут через сорок, когда сладкое отупение прошло, а шоссе рассекло очередной поселок, я нашел там магазинчик попристойнее и набрал разных нарезок.

Туман встретил меня в версте от шоссе. За воротами с обманным предупреждением он сгустился так, что даже фары не помогали.

Очень медленно я вел «мерин» — словно сам брел на ощупь. Вглядываться вперед было бесполезно. Только белесая муть, проткнутая лучами фар. Поворот ли перед тобой, подъем ли, спуск — совершенно не разглядеть. Разве что тени кустов по краям дороги, они угадывались шагов на пять впереди машины, здесь туман еще не успевал растворить их. Лови намечающийся изгиб или спуск…

Я полз как черепаха, впереди медленно струился туман в свете фар, и так же медленно текли мои мысли.

Было о чем подумать.

То ли еда меня успокоила, то ли кофеин наконец‑то подействовал, но раздраженная торопливость отступила, я мог мыслить логично. Правда, легче от этого не становилось. Чем больше я вспоминал Диану утром, тем яснее мне становилось, что чем‑то она все‑таки занималась.

Чем? А что паучихи умеют делать лучше всего? Копаться в головах.

Но, кроме меня, в доме никого нет. Нет никого на версты вокруг. Рядом с ней только я. Значит…

Я поежился.

Могла она копаться во мне, пока я спал? Но я же ничего не чувствую. Никаких изменений.

Хотя… Что я знаю о том, как чувствуют себя те пурпурные? Может быть, им тоже кажется, что в их головах никто не копался. Даже наверняка. Уверены, что все, что они делают, делают по собственной воле. И к собственной пользе.

Наконец‑то слева остался большой поворот — последний перед домом вроде бы. Да, так и есть. Вместо деревьев, наполовину растворенных в тумане, потянулась темная, словно провал в никуда, поверхность пруда.

Я напрягся, пытаясь уловить холодный ветерок в висках. Быстрое, настороженное касание, почти рефлекторное. Здесь уже совсем близко, здесь она должна почувствовать, что кто‑то рядом.

Но касания не было.

Вытянув шею и приподнявшись на сиденье, чтобы заглядывать за переднее крыло вниз, на дорогу перед самыми фарами, где еще что‑то различимо, хоть так угадать края дорожки, я обогнул дом и заехал в гараж.

И все еще не чувствовал Диану. Ни единого касания, даже самого робкого. Странно… Не может же она спать? Все то время, пока меня не было, целый день…

Или она настолько чем‑то занята, что и моего приближения не заметила, и машины не услышала?

Тпру! Не надо накручивать себя. Цепь я проверил, а больше ей тут заниматься нечем. Нечем! И не надо себя накручивать.

Ночью тоже было нечем… Но утром она была сонная и выжатая. Не так ли?

Я выключил фары, вокруг машины сгустилась непроглядная чернота. Робкий свет из салона таял, едва оторвавшись от машины. Стен гаража не видно, будто и нет вовсе. Будто и самого гаража нет, и вообще ничего нет — кроме островка света в машине. А больше во всем мире ничего не осталось. Все растворилось, пропало куда‑то…

Из‑за плотного тумана казалось, что вокруг не отсутствие света, а темнота, наползающая со всех сторон.

Я положил руку на ключ зажигания, чтобы заглушить мотор, но не решался повернуть его.

Нет ничего, кроме островка света. А выключишь мотор, пропадет и он. Пропадет машина, пропадет все — кроме темноты, которой пропадать некуда, которая вечна…

Стыдясь на себя за этот детский страх, я сначала приоткрыл дверцу, чтобы сходить включить свет в гараже, а потом уж выключить свет в салоне машины.

Туман заполз внутрь, холодно касаясь кожи, оседая крошечными капельками воды, неся с собой запах сырости, прелых листьев… и чего‑то еще.

Я не выдержал и захлопнул дверцу. Посидел еще несколько секунд, вдыхая запах кожи и ваниль пончиков. За несколько часов езды эти запахи приелись, стали незаметны. Но после глотка влажного тумана, полного запахов разложения, я снова почувствовал, насколько же сладко пахнет внутри.

А когда распахнул дверцу, сырость тумана и запахи в нем стали еще противнее. Морщась, я пытался разобрать, чем пахнет. Неужели так может пахнуть одна лишь прелая листва? Трудно было в это поверить. Больше всего это напоминало…

…Обшарпанные темно‑зеленые стены, скамейки под изодранным кожзамом, горбатый линолеум — и запах, тяжелый запах, пробивающий даже резь хлорки, запах, к которому совершенно невозможно притерпеться…

Через открытую дверцу свет чуть раздвинул темноту. Но он слишком слаб, чтобы добраться до стен. Темная пелена скрывала все вокруг, даже въезд в гараж не различить.

Я помнил, где выключатель. Но, боюсь, он мне мало поможет, если я собираюсь добраться до дома с его помощью. Даже мощные фары «мерина» протыкали этот туман на несколько шагов, а что сможет сделать свет, падающий из ворот гаража? До заднего входа в дом метров сорок. Сейчас это больше бесконечности.