Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия

Она была сильна, но не так, как раньше. Я ранил ее, я гнал ее, заставляя терять кровь, и я чувствовал ее усталость, страх… и растерянность.

И она схватилась за то, что умела лучше всего. Вернулась к своему привычному финту. Без всяких изменений.

К этому я был готов лучше всего. Я выскользнул из‑под ее хватки.

Щупальца соскользнули с меня — и тут же вернулись. Став еще сильнее. Она уже близко. Вот‑вот будет у этого поворота…

Я перестал пятиться. Если еще дальше отойти, то уже можно и не попасть. Многовато для курносого малыша — и для прокушенной руки. Левой.

Я взвел курок.

Она опять вцепилась в меня, с яростью и отчаянием. Уже не пыталась подавить мою волю, а пробивалась к какой‑то малой части, которая умеет делать что‑то конкретное…

И я знал, куда она лезет. Один раз мы это уже проходили, а уроки я усваиваю хорошо.

Нет, сука! Не выйдет!

Она сосредоточилась для атаки в одном месте, и я тоже стянулся. Больше не пытался встретить все ее щупальца с равным вниманием. Часть из них лишь ложные выпады, которые затихнут сами собой, эта сука сама даст им выдохнуться, она даже не вкладывается в эти удары… А вот там, куда она в самом деле пытается пролезть…

Она пыталась не навязать свои желания, а просто подслушать. Подсмотреть.

И я сосредоточился на том, чтобы не дать ей увидеть мир моими глазами.

Тянешься к образам? К цветам? К ощущению пространства вокруг? Иди к черту, тварь!

Но здесь она давила сильнее. Я острее почувствовал отголоски того, что бурлило в ней…

Где он?! видит он нас уже?!

С какой стороны?

Как должен стоять мальчишка, чтобы прикрыл от тебя?

Она была ранена, но и я был не в лучшей форме. И слишком сильна она для меня… Слишком. Даже раненая. Даже со своим старым финтом…

Больше не было мальчишек, которых она тянула за уздцы, отвлекаясь от меня. Остался всего один, да и тем она уже управляет столько времени, что приноровилась к нему, а он легче подчиняется чужой воле…

Я чувствовал, что на грани — вот‑вот пробьет мою хлипкую оборону, вот‑вот…

Почему я не отошел на несколько шагов дальше?!

Шелест кустов. Совсем близко.

Тени за прутьями орешника, проступил силуэт — все! Теперь уже неважно, выдернет она из меня что‑то или нет! Поздно!

Она почувствовала мое облегчение, а я почувствовал ее страх. Она рванула меня отчаянно, изо всех сил, и вышибла то, что ей было нужно: что видели мои глаза. С какой стороны я видел ее, с какой стороны ей ждать опасности…

Я пустил ее. Пусть уж здесь, чем пробьет и заберется в меня в другом месте… Хочешь видеть, что вижу я? Бери!

Они оба вышли из‑за кустов. Мальчишка, сгорбившись, тащил ее, сама она едва переставляла ноги, да еще и пятилась. Она вглядывалась назад, туда, откуда они шли. Искала меня там.

Она закричала. Поняла.

Все еще пятясь на меня спиной, стала оборачиваться — и я потянул крючок. И снова. И снова. И снова.

Мне пришлось сделать четыре выстрела, прежде чем я попал. Ее швырнуло вбок и назад, и она ничком распласталась на тропинке.

Закричал мальчишка, будто это в него я попал, и смолк. Это была не его боль, всего лишь эхо ее чувств, но теперь она оставляла его, теперь ей было не до этого. Подвывая, она пыталась перевернуться с живота на спину. Схватиться за что‑нибудь, сесть…

Мальчишка таращился на меня дикими глазами.

Сейчас она совсем не трогала его, и он проснулся. Глядел на меня, вокруг, на нее… Не понимая ничего. Все это время она душила ту его часть, что пыталась оценивать, не разрешала ему испытывать собственных эмоций, навязывала желания и решения… Теперь все, что он видел за последние минуты, разом навалилось на него.

Он зацепился взглядом за револьвер, замер, а в следующий миг сиганул вбок с тропинки, ломая кусты.

Молодец. Одной проблемой меньше.

А проблем у меня хватает…

Осторожно выщелкнув «снежинку» из барабана, я достал точно такую же, тоже с одним целым патроном, из кармана. Выкрутил патроны из пластинок, по одному вставил их в каморы. Раз, два.

И это все, что осталось от огромной россыпи тяжелых гроздей.

Диана… догадывалась она? Или знала?.. Знала, что все будет именно так? Все знала, но не предупредила?

Потом, все потом.

Я защелкнул барабан в рамку и двинулся вперед. Медленно. Осторожно. Чувствуя, как беснуется ледяная буря в висках, уже распадаясь на отдельные шквалы и вихри.

Куда я ей попал? Это не жаба. Этой суке любое ранение, как простому человеку. Не так уж много надо, чтобы убить.

Она перевернулась на спину, и треск кустов, где пробирался мальчишка, стих. Он замер, нагнанный ее касанием.

Не раздумывая, я протянул руку и выстрелил. Она заорала, когда пуля размозжила ей ступню.

— Пошел отсюда! — крикнул я, и в кустах опять затрещало.

Я склонился к ней.

Щупальца сжались на моих висках, но они были слишком слабы. Я даже не пытался их сбрасывать. Ей все равно не воткнуть их в меня. Ее щупальца были не сильнее земляных червей, выгнанных на асфальт ливнем.

Она пыталась зажать рану на боку рукой, но кровь сочилась сквозь пальцы. А есть еще пуля в плече. И простреленная ступня.

Нет, ей уже не выжить, даже если бы я попытался ее спасти.

Я не сбрасывал ее щупальца, и она чувствовала мои эмоции, мои мысли.

Поскуливая, она подняла лицо ко мне. И теперь я видел там страх. Она не хотела умирать.

— Где он?

Я швырнул в нее образ Старика. И той второй черной суки. И белокурой, сквозь лицо которой проступало лицо ручной дьяволицы, — по крайней мере, проступало для Старика, после всех их стараний…

— Где?

— Откройся… — прошептала она. — Откройся… Отдай контроль… Спаси меня — и тогда узнаешь…

— Где он?

Ей было больно, но она улыбнулась.

— Быстрее, щенок. Не ломайся. Ты хочешь знать, где он? Может быть, его еще и можно вернуть, дать ему остаться самим собой… если не терять времени. А ты много его потеряешь, если станешь искать ее. Если вообще найдешь ее — без меня. Быстрее, щенок! Откройся, спаси меня, и у тебя будет шанс… Быстрее, я вот‑вот умру!

— Где он?!

Я ткнул дулом в ее ладонь, сжимавшую рану. Сквозь пальцы, унизанные перстнями и кольцами, и глубже — в кровоточащее месиво на боку.

Она взвыла, откатилась от меня. Ледяные щупальца стянулись — отчаянно, но все равно это был едва заметный тычок. Я все слабее чувствовал ее.

— Где он, сука?!!

— Последний шанс, щенок… Откройся… Спасешь меня, потом отпущу, узнаешь…

Я замахнулся Курносым. И швырнул в нее образ — как ствол втыкается в ее плоть…

Она вздрогнула, но оскалилась:

— Это не так уж и больно, щенок…

И швырнула в меня.

…Старик, какими глазами он смотрел на белокурую чертову суку, сквозь черты и в глазах которой вдруг — если знать, что искать, если желать это найти, если в этом помогают две паучихи, пришпоривая где надо и обрубая все лишнее, — проступала другая женщина, черноволосая, которую я знал слишком хорошо, только никогда не думал, что на нее можно смотреть такими глазами, потому что проступала не ручная дьяволица, а та, какой она была раньше, до того как ей пробили лоб… до того как Старик пробил ей лоб… проступала она — и не она. Она была там лишь отблеском, ореолом на этом лице меж золотых локонов, потому что это лицо, эти глаза, эта душа, что сияла в этих глазах… та, прежняя, была лишь тенью ее нынешней. Дорогой, но такой неказистой тенью — перед ней настоящей, теперешней, реальной…