Вадим Арчер - Алтари Келады

— Этот диск не мог подчинить тебя воле Каморры? — забеспокоился Магистр. — Не осталось каких-нибудь последствий?

— Конечно, нет, — ответил Альмарен, понемногу оживая. — Мысли, которые он внушает, глубоко чужды мне. Я еще могу получить от него головную боль, но подчиниться — никогда!

— Вот, значит, как Каморра управляет своими сообщниками! — сделал вывод Магистр.

— Да, — согласился с ним Альмарен. — Чем примитивнее человек, тем легче он поддается этому влиянию. Сильнее всего такая магия должна действовать на уттаков.

— Каморра изобрел ее для них, не иначе, — предположил Магистр.

— Если бы можно было разрушить эту магию! — задумчиво отозвался Альмарен. — Ведь без уттаков Каморра — ничто.

Витри и Шемма шли вверх по Большому Тионскому тракту, тянущемуся от устья Тиона до самой Оккады. На тракте было людно. В обе стороны путешествовали пешие и конные, поодиночке и группами, везли товары и гнали скот. Чувство сиротства и бесприютности не покидало Витри — он не привык к постоянной смене невиданных прежде мест и обилию незнакомых людей. Лоанец начал понимать, как надежно его защищали от остального мира стены маленького домика, куда он возвращался с рыбалки, окрестности села, где не встречалось незнакомых лиц, луга и родное озеро. Теперь обжитое пространство сузилось до точки, где был он сам, его односельчанин Шемма, да вислопузая кобыла Мона, которую они с Шеммой по очереди вели в поводу.

За едой Шемма не забывал горестно воскликнуть: — «Буцека ведь моего едим, Буцека!» — От печали его аппетит усиливался, табунщик незаметно съедал свою долю, а за ней и немалую часть доли Витри, и откидывался на траву подремать, вяло отмахиваясь от кусачих насекомых, постоянно его преследовавших. Днем Шемму неутомимо ели слепни, вечером комары, неизвестно в каких щелях сохранившиеся до середины лета. Насекомые пренебрежительно облетали Витри, что весьма озадачивало его.

— Вкусный ты парень, Шемма, — как-то заметил Витри. — Всякая тварь так и норовит отхватить от тебя кусочек.

Шемма воспринял высказывание товарища, как лестное.

— Ем вкусно, потому и вкусный, — рассудительно ответил он. — Ох, и не люблю есть, что попало! Так и не попробовал того паштета в лавке… Небось, не хуже копченого сала тетки Пейи. — Шемма лениво повернул голову к Витри. — А ты, парень, хоть и ешь много, а тощий. Нельзя так.

Витри невольно взглянул на свою руку — сухую, жилистую руку много работающего деревенского паренька.

— Нельзя, думаешь?

— Нельзя. И комары тебя кусать не хотят, и вертихвостка твоя от тебя нос воротит.

— Лайя?! — Витри вдруг осознал, как давно не вспоминал свою кудрявую, веселую Лайю. — Она тебе не нравится?!

— Почему не нравится? Нравится. Видная девка. Но я бы на ней не женился. — Шемма сонно потянулся. — Беспокойства от нее много, а я беспокойства не люблю. Вон мельникова дочка подрастает — пышная, белая. Хозяйственная. Пироги печет — на всю улицу запах. Ее пирогов я бы поел.

Шемма замолчал, смакуя в уме пироги мельниковой дочки.

— В дороге нельзя много есть, ноги не будут легкими, — заметил Витри. — Нам ведь еще идти да идти.

— Разве это жизнь для табунщика — пешком да пешком, — откликнулся Шемма, не привыкший много ходить. — Когда вернемся, как я буду пасти коней без Буцека? Табунщик без коня — это же всему селу на смех!

— Чтобы пасти коней, нужна трава, а чтобы была трава, нужен дождик, — пустился в объяснения Витри. — А чтобы был дождик, сам знаешь, что нужно.

— Знаю, знаю… — пробормотал Шемма, засыпая. После обеда, в самую жару, он имел привычку поспать, и никакие силы не могли заставить табунщика от нее отказаться. Витри не возражал. В жару было трудно идти, да и Моне нужно было попастись.

Через неделю лоанцы поравнялись с Босханом, но не зашли в город, торопясь на Оранжевый алтарь. Они питались едой, купленной в деревнях, располагавшихся вдоль тракта, или заходили в придорожные трактиры. В трактирах было много проезжих людей и брали дорого, но Шемма наотрез отказывался пропустить хотя бы одно такое заведение. Его круглая физиономия млела при виде жирной, горячей пищи, он каждый раз добросовестно наедался в запас, а потом брел за Витри, еле передвигая ноги.

Лоанцы узнали о взятии Бетлинка день спустя, как миновали Босхан. Они обедали в трактире, сидя в душном, темноватом помещении среди других путешественников, жующих и запивающих еду, когда на пороге появился обветренный, запыленный человек в охотничьей куртке и быстрым шагом подошел к стойке. Он потребовал холодного кваса, нетерпеливо стуча монетой по доске. В том, как он вошел, как отрывисто приказывал хозяину, как пил холодный квас, было что-то настораживающее. Разговоры затихли, головы посетителей одна за другой повернулись к вошедшему.

Человек, заметив, что стал центром всеобщего внимания, не удивился. Он обвел глазами трактир и сказал:

— Война, люди. Уттаки в Бетлинке.

Гонец допил залпом остаток кваса и в полной тишине вышел из трактира.

Кто-то выругался, и это сработало как сигнал. Все заговорили разом, громко и разгоряченно, выплескивая тревогу и понося уттаков. Про Каморру никто не знал — все высказывания сводились к тому, что «уттаки в последнее время совсем обнаглели» и «слишком много их развелось — давно не били». Шемма понимающе переглянулся с Витри и промычал ему через кусок тушеной баранины:

— Каморра… это все он, не иначе…

Упрямое, нахмуренное лицо табунщика говорило, что он занес Каморру в пустующий до сих пор список особо опасных личных врагов.

Вечером Шемма не оплакал, как обычно, своего Буцека, а уселся есть в полном молчании. Витри уже хорошо знал своего товарища и по его напряженному лицу догадывался, что в крепкой голове табунщика под кудрявыми волосами тяжело проворачиваются планы мести Каморре, один другого страшнее. Но, видимо, ни один из планов не оказался стоящим обсуждения, и Шемма улегся спать, ни слова не сказав Витри.

Прошло еще три дня, и лоанцы оказались в окрестностях Келанги. Места здесь были обжитые. Одна деревня сменяла другую, почти не оставалось незасеянных, неокультуренных участков земли. Леса и рощи вдоль берега Тиона сменились садами и огородами, у деревянных причалов теснились десятки лодок, привязанных цепями.

Несмотря на то, что лоанцы видели Цитион, после которого трудно восхищаться другими городами, Келанга все же произвела на них впечатление. Город, построенный из серого и светло-бурого гранита, выглядел просторным, прочным и основательным. Еще со времен Тевилена город застраивался только с разрешения правителя, поэтому его улицы были прямыми, площади широкими, а дома стояли ровными рядами, не выбиваясь из строя и не тесня друг друга.