Марина Ли - Школа Добра

В общем, рассказ о странном сне с участием Стража как-то сам собой отложился до утра, ворвавшегося в мою жизнь мышиным писком, кабачковыми проклятиями, пельменными песнями и ворчливым бормотанием мужа о том, что у некоторых женщин дырка в голове. И что шкатулку пора научиться с вечера заводить, а не откладывать это дело на шесть часов утра.

А потом события нового дня начисто выбили из головы странный сон, который при свете солнца не казался уже таким странным. Студенты в преддверии начала нового учебного года начали постепенно подтягиваться в общежитие, на меня навалились семейно-учебные будни, программно-библиотечные проблемы, переселение в наш первый настоящий, свой собственный дом в семейном общежитии: целых две комнаты с собственной туалетной. Я так уставала в эти последние мгновения своих безумных летних каникул, что спала вовсе без снов. О проблемах же, связанных с моими стихиями, я решила не думать. Жила же я раньше без них – и ничего. Проживу и сейчас как-нибудь. Главное, что Алекс рядом, что Вельзевул Аззариэлевич пообещал что-нибудь придумать, что папа был в курсе произошедшего, что мама приезжала навестить, что братцы не забывали обо мне. И самое главное, наконец, вернулась Аврорка, счастливая и со сногсшибательной новостью.

Перед моими глазами мелькнула тонкая ладошка, а мне в глаз едва не ткнули пальцем, который украшало кольцо с красивым розовым камнем.

– Видала? – выдохнула подружка и любовно погладила колечко.

Я скромно спрятала свое в складках форменной юбки и улыбнулась.

– Представь, Альф сделал мне предложение!

– Вот неожиданность-то, – пробормотала я, искренне наслаждаясь радостью Авроры.

– И вот! – в воздухе снова замелькал розовый камень размером то ли с огромную оливку, то ли с маленькое голубиное яйцо.

– Я так понимаю, что ты согласилась?..

Могила закивала интенсивно и яростно, а я на секунду испугалась, что тонкая шея не выдержит такой мощной эксплуатации.

– Поэтому завтра… нет, зачем завтра? Сегодня же устроим девичник по этому поводу, а? Ты приглашена…

Я представила себе «радость» Алекса, когда он узнает, что сегодняшний вечер ему придется провести в одиночестве, но согласно кивнула, раздумывая над тем, стоит ли рассказать Авроре об изменении в моем семейном положении прямо сейчас, или все-таки подождать до завтра.

Поделиться своей радостной новостью хотелось просто невероятно, но и отбирать у лучшей подруги пальму первенства было как-то неловко. «Пусть сегодня будет ее вечер, – решила я. – А свою историю я и завтра успею рассказать».

– А ты как? – вдруг спохватилась Могила, замолчав на секунду и обратив внимание на мой задумчивый вид. – Куда пропала из Храма? Признавайся, твой темный принц тебя уволок в свой зловещий замок?..

Я улыбнулась в ответ и многозначительно повела бровью.

– М-гу, примерно так… Потом об этом. Ты мне лучше про Альфа расскажи! Как он? Счастлив?

Я знала, на что давить. Аврорка немедленно забыла про все на свете и вновь залюбовалась обручальным кольцом.

История одного девичника, рассказанная очевидцами и участниками

На пятом этаже корпуса предметников было подозрительно тихо для конца каникул. Никто не шептался в целовальне, не прятался за камином в конце коридора, не визжал радостно, рассказывая о впечатлениях лета, и не стучал нетерпеливо и гулко домашними шлепанцами по пути в туалет. Неискушенный ночной комендант подумал бы, что люди утомились с дороги, что не приехали еще, что... Да все, что угодно подумал бы, мало ли вариантов в студенческой-то жизни!

Но Евпсихий Гадович знал, что именно на данном конкретном этаже живут нынешние третьекурсники. А чем они опасны? Правильно, медиумом. Медиум, будь он проклят всеми богами, чертями и демонами. Медиум, разорви его дракон. Именно он лишал студентов чувства ответственности и самосохранения в первый же день занятий. И даже новое и неожиданно приятное семейное положение коменданта не смогло потушить жар непонятной тревоги в груди. Потому что в ночь с последнего дня каникул на первый в новом учебном году на пятом этаже корпуса предметников было уж очень подозрительно тихо.

– Ох, не к добру! Не к добру... – пробормотал Евпсихий Гадович и испуганно плюнул три раза через левое плечо. – Мать-хозяйка, упаси от потопа!

По неясным причинам бывалый домовой больше всего боялся именно этого стихийного бедствия. Даже больше, чем студентов-выпускников, ночи празднования Разделения миров и переезда.

А тем временем откуда-то издалека и вроде бы сверху послышался непонятный шорох, а следом за ним дружный и многоголосый женский визг.

– Ох, йо! Только б не потоп... – взмолился комендант и со всех ног бросился на звук.

Но пробежав с десяток шагов, остановился, заподозрив, что немолодой уже разум сыграл с ним злую шутку. Взрыв радостного многоголосья, однозначно, доносился сверху. Но сверху-то у нас крыша... А что студентам – и спаси, Мать-хозяйка, защити, Охотник-отец, – студенткам – а тембр писка намекал именно на них – делать на крыше? Ночью. Одним. И одним ли?

Евпсихий Гадович, начертив в воздухе широкую невидимую дугу, с размаху стукнул себя рукой по лбу, развернулся на сто восемьдесят градусов и рысью помчался к одной из самых тихих комнат на этаже. Ведь доносили же, ведь предупреждали же добрые люди, ведь бабушка мужа троюродной сестры поделилась новостью о чаянной и всеми желанной помолвке!

Ох, стыдно-то как! Стыдно! В такие годы так лопухнуться! И что скажет Вельзевул Аззариэлевич? А если и не скажет ничего, то как посмотрит? По взглядам директор был специалист.

Евпсихий Гадович, еще раз помянув недобрым словом дракона и вообще всех крылатых, ускорил шаг и уже через семь с половиной секунд стучал в светло-коричневую дверь, заранее зная, что никто ему не ответит.

Никто и не ответил. Ночной комендант вздохнул обреченно и толкнул дверь, заглядывая внутрь.

– Ох, йо! – следы преступления были налицо, образно говоря. А если без образов – то прямо на столе. И на подоконнике. И на тумбочке. И даже в большом медном тазу, который почему-то стоял ровно посередине комнаты и всем своим сияющим и скорбным видом намекал Евпсихию Гадовичу на страшное. Собственно, на потоп. Потому что одиннадцать пустых бутылок из-под шампанского и одна целая с прозрачной, как слеза, самогонкой ни на что другое намекать не могли.

Евпсихий Гадович зачем-то достал из тазика бутылку, понюхал, убеждаясь, что наметанный глаз не ошибся, что это действительно чистейший пшеничный самогон, вздохнул безнадежно и уже без всякой спешки направил свои стопы к лестнице на чердак.

Давно надо было заколотить выход на крышу ко всем чертям! Ждал все чего-то... Непонятно чего. И вот дождался. Из-под низенькой двери, окрашивая ступеньки в приятный глазу цвет мокрого дерева, текла вполне внушительная река, ручеистого типу. И явно рукотворная.