Антон Карелин - Книга Холмов

— Не хотел стать чистым и исправить причиненное миру зло. Скверна стала так дорога ему, что он не мог отказаться от нее, и отравленный ею умер. Так и сказал мне: выбираю магию сверх жизни.

Девушка накрыла ладонью лоб, будто оттуда рвались запретные, опасные мысли, и ей нужно было удержать их.

— Ты очень везучий человек, — выдохнула она, не поднимая глаз.

— Почему?

— Потому что Анна сейчас без сознания.

— Я понимаю, — мягко сказал канзорец, — вы видите друг в друге людей. Отчасти вы и являетесь людьми. Заблудшие не понимают, какой вред несут, им требуется лишь объяснить. Другие сознают, что магия разрушает мир , но не хотят отказаться от ее легких богатств, ведь мир рухнет не завтра, а им хватит на безбедную, почетную жизнь. Они осознанно и подло разрушают все, что нам дорого.

— Доказательства, — прогудел стальной воин. — Где доказательства? За полгода мы не увидели ни одного.

— Полгода, — покачал головой Ганс. — Слепым не хватит и жизни, чтобы увидеть то, что им не по душе. А доказательствам шесть с половиной столетий. Фройляйн, ты читала «Безупречную Чистоту»?

— Нет! К чему мне читать книгу, которая поливает мерзостью то, что мне дорого?! Ты не ощущал рук Богини у себя на плечах. Ты не чувствовал щедрость ее любви к каждому живому существу, не отводил смерть ее рукой! Тебя не переполняла радость от возможности сделать мир лучше, которую дает Хальда!

— Если бы на лицах богов были ужасные и отталкивающие маски вместо вызывающих обожание, им бы служили единицы. Конечно, их лики будут прекрасны. А последствия их дел вы увидите лишь когда они снова обернутся катастрофой.

— Шесть столетий, — сказал Дмитриус. — Вы гоните магов, которые «разрушают мир». За шесть столетий он так не разрушился, и даже хуже не стал. Ведь правда?

— Только благодаря Чистоте. И потому что боги были мертвы. Но теперь они вернулись и снова порабощают людей. Угроза гибели страшнее, чем раньше. Под властью богов мир падет, снова случится Нисхождение, и на этот раз оно будет — последним. Боги уцелеют, и создадут себе мир заново, создадут себе новых рабов — а вот мы погибнем в муках и огне, как гибли семьсот тридцать два года назад… и три полных столетия после. Наша жизнь была спасена лишь Чистотой. Но вы не читали Книгу, вы отворачиваетесь от истины.

— Ты тоже не знаешь, о чем говоришь! Ты не видел, как Матерь оказывает милосердие даже себе во вред. Ты не знаешь ее.

— Но и ты не знаешь, девочка. Твоя богиня не говорит с тобой напрямую. И ни с кем из вас. Только туманные откровения. Почему?

— Я… — Алейна запнулась, трепещущий взгляд ее зеленых глаз метался, грудь распирала жажда объяснить. — Хальда и боги Союза… Ты читал «Открытый Союз»?

— Читал, — ответил канзорец. — Читал и «Апологию чудотворцев», и «Схизму Орнатуса». И «Восхождение и падение Мистиков». Я понимаю, что друг для друга вы люди. Но для нас, нультов, вы истоки миазмов, чаши скверны — поскольку мы видим , каждый день вне Канзората видим вашу грязь. Мы ее чувствуем, всем существом, всей кожей. Я чувствую ее постоянно, находясь рядом с каждым из вас. Иногда скверна так сильна, что хочется содрать с себя кожу, лишь бы не чувствовать ее. К счастью, в тебе не настолько.

Алейна тяжело дышала, как после бега в гору. Она не была проповедницей, всего лишь лекарем. А панцер знал, что говорить.

— Поэтому, девочка, тебя еще можно спасти. Моей дочери девять, у нее голубые глаза и светлые локоны, но она все равно похожа на тебя. Ради нее я здесь, на этой войне, в чужой земле среди уродов из рода людей. Сколько тебе, шестнадцать? Еще можешь спастись. Если сдашься, я сам проведу десеквенцию, и потом отпущу на все четыре стороны. И ты не причинишь вреда миру. Тебя не сожгут на синем костре.

— Потому что я умру раньше, у тебя под ножом.

— Это зависит от твоей воли. Если решишься, то выживешь. Я буду беречь тебя, я буду… нежен.

— Заткнись, — гулко раздалось изнутри Дмитриуса, и его поднятая рука нехорошо заскрежетала. — Или я подвергну десеквенции твои яйца, вот этим кулаком.

Герртруд посмотрел на него с вниманием в глубоко посаженых синих глазах.

— Стальной гигант. Интересный способ существовать. Боюсь, для тебя спасения уже нет.

— Мне и так ништяк, — глухо ответил тот.

— Твой голос звучит то гулко и с эхом, то глухо, — заметил герртруд, измученно ерзая в цепях и звеня кандалами. — Отчего так?

— От того, где находится жопа гремлина, — проронил латный воин.

— Не понял. Объясни.

— Когда она снизу, значит, сверху есть место. А когда он лезет наверх, чтобы глянуть сквозь забрало на очередного феерического мудака, с которым нас сводит судьба, вот как сейчас… его сморщенная задница садится прямо на мою полную магической скверны душу, и приглушает ретранслятор… Зачем ты вообще про это спросил?

— Чтобы отвлечь твое внимание и переключить твой невероятно острый слух на мой голос. — ответил герртруд.

В воздухе мелькнули две ленты. Ремень Карла ударил Дмитриуса пряжкой в плечо, яркий синий разряд, гремлины внутри возопили и глухо бухнулись вниз. Ремень Вирги ударил Алейну в плечо, обжег яркой вспышкой, она дернулась от разряда и упала на траву с поблекшими, широко раскрытыми глазами. В воздухе запахло серой и, наоборот, свежестью.

Дмитриусу было, мягко говоря, наплевать на синий удар, хоть плевать было и нечем. Он уже вскидывал руку, чтобы выстрелить в герртруда железным болтом прямо из запястья, но пронзительно-синие глаза заглянули сквозь доспех ему в душу. Ледяной холод чистоты разлился, отключая все чувства, и стальной воин замер словно статуя. В основе ходячего доспеха лежала магия, позволявшая ему чувствовать стальное тело и управлять им, нульт развеял эту магию, хоть и ненадолго.

— Слишком медленный и слишком греховный, — кивнул Ганс. — А вы, быстрее!!

Солдаты трясли руками, и кисти обоих выглядели странно, словно бесформенная мягкая глина. Хотя сейчас уже распрямлялись и твердели. Пока герртруд умело отвлекал наивного противника, они успели освободить руки и снять с пояса ремни, которыми хлестнули лисов. Но сапоги все еще были в кандалах. Как только руки обрели хоть какую-то твердость, каждый из солдат сорвал одну из неприметных пуговиц с боковой пристежки и, наклоняясь, сдавил, вжимая ее в кандалы. Резкий кислый запах, странное шипение, железные кольца и цепи невероятно быстро покрыла бурая ржа. Еще несколько секунд, церштурунги с силой дернулись — и оковы лопнули с сухим треском, наполовину рассыпавшись трухой.

— Карл, меня! — скомандовал снайпер. — Вирга, найди оружие.

Вирга подскочил к броневагону и дернул дверь.

— Заперто!

— На крышу, там люк, — подсказал Карл, пуговицей снайпера растворяя кандалы у того на ногах. Ганс тем временем резко сжал кулаки и сморщился, терпя боль. Перчатки были с обрезанными пальцами, поэтому стало видно, как ногти вдруг резко пожелтели, набухли и запузирились жидкостью, которая обильно потекла по пальцам и ладони к запястью. Кисти рук тут же сделались мягкие, аморфные — и легко вытянулись из стискивающих запястья колец.