Андрей Валентинов - Рубеж

Перстень был у человека, который пришел в мертвецкую! А голова на столе. Как получилось, что и голова, и перстень принадлежат теперь одному человеку?!

— Что с вами, благородный Рио? — князь улыбался.

— Бессонная ночь, — я кротко улыбнулся. На самом деле, чтобы сломить меня, бессонных ночей должно быть как минимум три.

— Надеюсь, не помешает… испытание… решить…

Я кивнул, не дослушав.

Я уже знал, что проиграю испытание. Не пройду по конкурсу; вон, пусть лысоватый получает Большой Заказ и все сопутствующие беды и награды Не в добрый час мы с подельщиками взялись конвоировать клетку с Глиняным Шакалом — все, что произошло между мной и Хостиком, все, что произошло внутри меня… встреча, в конце концов, с отрубленной головой на чужих плечах и перстнем на чужом пальце…

Мой соперник что-то сказал. Я тупо огляделся.

Это был, наверное, самый большой зал в печальном заведении под названием приют. Сейчас здесь не было мебели, только скамейки вдоль стен пол надраен так, что отражаются люстры, и — никого, только мы с лысоватым соперником.

Бесшумно открылись двери, и вошло штук тридцать ребятишек лет примерно от трех до десяти. Видно было, что идти им боязно, и не идти тоже нельзя — велели.

Дверь закрылась. Как будто зайчат впустили в клетку к двум питонам.

Несколько долгих минут малыши стояли плотной кучкой, потом мой соперник обратился к ним с какой-то ничего не значащей фразой. Голос был мягкий и доверительный; малыши запереглядывались. Лысоватый присел на корточки, извлек из ножен меч, заставил камушки на рукояти заиграть бликами — приглашая желающих подойти и посмотреть; детишки робели и мялись — однако искушение было велико, и сперва самые смелые, а потом и прочие подтянулись поближе, остановились в двух шагах, жадно разглядывая красивого господина и его удивительное оружие…

На секунду у меня возникла дикая мысль, что лысоватый приманивает малышей мечом, чтобы зарубить их. Что в этом и состоит суть испытания; уже через мгновение мысль лопнула, как пузырь, и я утер со лба неуместный холодный пот.

В чем состояла суть ночного испытания, приблизительно ясно. Что осталось двое из двенадцати претендентов — естественно. Непонятно, кем надо быть, чтобы не впасть в раздражение, будучи разбуженным посреди ночи назойливой бродяжкой с гроздью оборванцев у юбки. Я бы тоже был раздражен, если бы меня таким образом разбудили. Но я, по счастью, не спал.

Что же за Большой Заказ готовит князь? Нечто, связанное с детишками? Тогда и второй тур испытаний представляется естественным — приютские дети недоверчивы и одновременно привязчивы, обоих нас видят впервые, кто первый завоюет их любовь — тот и победил.

Я отошел в сторону и присел на скамейку.

Никогда в жизни у меня не получалось ладить с детьми. То есть никогда в моей теперешней жизни. Там, где жил прежний-я, кажется, не было никаких детей. Я и сам тогда был ребенком.

Я-нынешний, навсегда измененный я, не видел в детях ничего, кроме обузы. Временной, разумеется, и чужой, потому что своих у меня никогда не было и, скорее всего, не будет.

В компании обступивших лысого ребятишек обнаружились два лидера, соперничавших между собой за право подержать рукоятку меча. Лысый милостиво предложил сделать это по очереди — но один лидер все же оттер второго и тот, не желая так просто смириться с поражением, бочком прибился ко мне.

Стрельнул глазами. Вытаращился, разглядывая мои сапоги, перевязь и с отчаянной храбростью подобрался ближе…

Я посмотрел на него. Только посмотрел — а он уже слился с толпой товарищей, спрятался за их спины, и те из них, кто случайно напоролся на этот мой взгляд, тоже попятились.

Я встал. Оставил победоносного соперника ворковать в кругу сопляков, вышел из зала, побрел прочь. Затея с Большим Заказом вовсе не была безнадежной — но она стала таковой после встречи с Глиняным Шакалом.

На свежевыкрашенном пороге стоял князь. И улыбался так, что я остановился тоже.

— Досточтимый Рио, я готов сделать заказ. Именно вам. Большой Заказ.

Я понял не сразу. А когда понял, не особенно обрадовался.

Девушки так и брызнули от колодца в разные стороны — даже рябая Хивря, так и не успевшая набрать воды и удиравшая — с пустыми ведрами. Девушки разбежались — Оксана осталась, и пухлая нижняя губа ее чуть подалась вперед, выдавая решимость:

— Мать сказала… что отдаст меня за тебя. Гринь стоял, не веря ушам.

— Да, — Оксана тряхнула головой, как бы понукая сама себя. — Сказала, что отдаст… если ты ведьму свою из дома выгонишь! Если сам будешь в хате хозяином, а не ведьма и не вражье отродье. Слышал?

Гринь молчал. Из-за боли в ребрах было трудно дышать.

— Тебя хлопцы побили? — спросила Оксана еле слышно. Гринь молчал. Оксана водила пальцем по старому коромыслу. Чего-то ждала.

— Чего молчишь? Слышал, что я сказала?

Из-за туч проглянуло солнце. Отразилось на неспокойной воде в деревянных ведрах, легло на Оксанины румяные щеки, блеснуло на белых зубах, в черных, как сливы, глазах.

~ Ты думай , — сказала Оксана нервно. — А то… мать говорит, что этой зимой точно будут меня отдавать. Вон Касьян собирался сватов присылать…

~— Пойдешь за Касьяна? — спросил Гринь, с трудом разлепив больные губы.

~ И пойду! — Оксана вскинула подбородок. — Лучше за нелюбом пропасть — чем с ведьмой… в одной хате!

Моя мать не ведьма! — Коли с чертом спуталась…

— Молчи!

Оксана замолчала. Глаза, черные, как сливы, мгновенно увлажнились. Маленький нос покраснел.

— Не ходи за Касьяна, — сказал Гринь хрипло. — Я свою хату построю. Отдельно жить станем.

Оксана безнадежно покачала головой:

— Нет. Меня зимой отдадут уже. Не станут ждать. И потом… все равно ты ведьмин сын.

Всхлипнула. Подцепила на коромысло ведра, побрела прочь, роняя капли на снег.

На Гриня смотрели. Из-за всех калиток, из-за всех плетней.

Ой, гоп, чики-чики, каблуки зараз стопчу…

Той осенью у Гриня как-то сразу пробились усы.

Он две недели ишачил на попа; света белого не видел — зато теперь явился на вечерницы, ведя за собой музыкантов.

Пусть народ шепчется, что, мол, чудит парень. Отца похоронили, в хате шаром покати, а сирота на заработанные денежки музыку заказывает. Пусть болтают — зато молодежь рада, девушки переглядываются, а парням завидно!

Музыканты жарят плясовую — а Гринь идет через всю площадь к девушкам. И без того румяные девичьи щечки вспыхивают ярче, но Гринь идет и не останавливается и, только оказавшись перед Оксаной, протягивает руку:

— А пошли танцевать…

И она, смутившись, идет.

Ой, гоп, чики-чики…

Мир красный. Мир желтый, синий, пестрый, летит, кружится, неподвижным остается только Оксанино лицо — черные влюбленные глаза.