Андрей Валентинов - Рубеж

Улыбка сгинула, словно стерли ее мокрой тряпкой. На неузнаваемом лице светлым огнем загорелись волчьи глаза.

— Ты… Ты уверен, пан Юдка? Уверен?

Я улыбнулся, хотя в этот миг улыбаться мне совсем не хотелось.

— Особые гости… Значит, откликнулись! А ты не врешь? Теперь улыбаться нельзя. Замереть, выдержать его взгляд. Говорят, не всякий его выдерживает…

— Не врешь, вижу! Рассказывай!

Толстый вальяжный пан сгинул. Огромное тело налилось силой, широкие лапищи сжались в кулаки, а лицо!.. Таким Станислава Мацапуру увидишь не каждый день. Да и мало кто его таким видит. А кто видит — уже никому не расскажет.

— Они из другого Сосуда. Из какого, сказать трудно. Малахи разрешили им пересечь Рубеж. Они пришли за ребенком — за этим ребенком…

Пан Станислав молчал, а мне вспомнилось, как мы с ним спорили. Редко кто решается спорить с Мацапурой-Коложанским, но есть вопросы, по которым даже ему нужна не покорность, а истина. Я никак не мог его убедить, что дорога между сфир все-таки есть, и Рубеж проходим. Не для душ, не для бесплотных Малахов — для людей. Он очень неглуп, пан Станислав, я много знает. Но книга «Зогар» недоступна этому гою.

— Ну, говори! И подробнее!

Теперь следовало взвешивать каждое слово. Не лгать — пан Станислав звериным чутьем распознает ложь. Но и со всей правдой не спешить. О гневе Малахов ему знать ни к чему. Достаточно и того, что переход через рубеж труден и без должной помощи его не одолеть…

— Так-так! — пан Станислав крутанул ус, дернул щекой. — Стало быть, воин, лекаришка да колдунья. Колдунья-то хоть хороша?

Он снова шутил. Я вспомнил чернявую и тоже улыбнулся. Может, в своих краях Сале и хороша. У нас — едва ли. Во всяком случае, не во вкусе зацного пана.

— А с младенем как вышло? Что думаешь, пан Юдка?

Я пожал плечами. Что тут думать?

— Судите сами, пан Станислав. В Гонтовом Яру объявляется чужак. Не просто иноземец, а совсем другой, нездешний. Посполитые считают его чортом — случайно ли? Он подселяется к бабе, брюхатит ее, а после исчезает. И вот за ребенком приезжают оттуда…

Пан Мацапура задумался, наконец кивнул:

— Складно. Значит, дите пока оставим, но им отдавать не будем. Все одно. Рубеж закрыт. А с братом того чертенка как?

— Погодим, — предложил я. — Гриня Чумака соседи крепко обидели.

Из таких лихие сердюки выходят.

Он вновь кивнул и прикрыл глаза, превратившись обратно в доброго усталого пана, которого мучает бессонница средь холодной зимней ночи.

— Эка, забот привалило! И не отдохнуть! Та девка, что из Калайденцев привезли, скотина неблагодарная, хотела мне ногтями в глаза вцепиться, представляешь? Пришлось клещами все ногти повыдергивать да рот зашить, чтоб не выла! А вторая, что из Хорлов, дерево деревом. Обнимаешь ее — молчит, кнутом дерешь — молчит. Только когда пятки припек, завыла…

На такое тоже отвечать не полагается. Да и что ответишь? То пана Станислава забава, ему виднее.

— А знаешь, в газете пишут, что война за Дунаем до весны не кончится. Может, еще на год затянется.

Глаза его по-прежнему были закрыты, но я понял: это — главное. Потому и ждал меня пан Станислав среди ночи, в замок не ушел, газетку лембергскую почитывал.

— Про то и в округе болтают, — кивнул я. — Думаю, Валковская сотня не скоро вернется. Да и вернется ли? За Дунаем, говорят, чума.

— Значит? — его лицо дрогнуло, ямочки на щеках сгинули без следа. — Пора?

— Да, пан Станислав, пора.

Он вновь задумался, а я вдруг почувствовал знакомый запах — страшный, сводящий с ума дух горящей заживо плоти. Сколько лет хотелось забыть, не вспоминать! Не вышло — это уже навсегда.

— Откуда начнем, как думаешь? — Откуда? О том мы с ним говорили не раз, и всё давно решено. Вопрос этот так, для разговора.

— С Хитцов, пан Станислав.

— С Хитцов? Ну, как скажешь…

Запах горящего мяса стал сильнее, и на миг я даже пожалел, что Смерть — худая плосконосая девчонка — в эту ночь промедлила. Чего же еще хочет от меня Святой, благословен Он?

Ответ не был мне дан, но я догадывался. Двойник! Двойник — и Пленник. Чертенок из Гонтова Яра. Не зря они встретились в эту ночь — Смерть, Пленник и Двойник. Не зря.

Знакомый рябой черкас буркнул: «У себя», — и отвернулся. Кто именно — Ярина решила не переспрашивать. Ей были нужны оба — и сам пан писарь, и его нескладный сын.

Постовой не ошибся — Лукьян Еноха оказался на месте, за своим столом, и даже толстая друкованная книга была знакомой: та, что и неделю назад. Девушке подумалось, что книга, равно как подставка с гусиными перьями, нужны пану Енохе исключительно для представительности. Во всяком случае, прочитанных страниц за эти дни не прибавилось.

— Чего, егоза, скучно?

Пан Еноха не без труда оторвал взгляд от хитрых буквиц, снял окуляры, зевнул.

— Скучно? — девушка просто задохнулась от возмущения. — Да я в Перепелицевку с разъездом ездила! До петухов встала!

— Ну, ясно, — писарь потер сонное лицо, с трудом удерживаясь от нового зевка. — За дурной головою…

Ярина вздохнула. Что бы она ни делала, всерьез сотникову дочку никто не принимал. Девчонка — и девчонка, разве что замуж отдать, да и то пока не за кого.

— В Перепелицевке каких-то всадников видели. К Хитцам ехали.

— Знаю… Сообщали уже. За такими вестями, Ярина Логиновна, нечего коней томить… Ты к Теодору?

Девушка дернула плечом. К пану писарю она завернула, чтобы доложить по всей форме, как и надлежит старшему по разъезду. И вот, пожалуйста!

— Он в подвале. С разбойником этим — Хвостиком. Ты бы его оттуда вытащила, что ли? Чего ему с душегубцем якшаться? Посидели б, сбитню горячего попили. В жгута сыграли…

Намек насчет сбитня и жгута Ярина пропустила мимо ушей — не маленькая, чтоб в игры детские играть. Но вот по поводу остального…

Хведир встал уже на третий день — продырявленная мякоть плеча срасталась быстро. Встал — и первым делом направился не в церковь свечку ставить, а в подвал, где заперли чернобородого заризяку.

Тому досталось больше. Пуля из янычарки пропорола бок, и местный знахарь вначале лишь головой качал, посоветовав готовить домовину — вкупе с осиновыми клиньями и маком. Однако на второй день чернобородый открыл глаза, а на четвертый — попытался встать. Видавшие виды сивоусые только руками развели, рассудив, что разбойнику суждено быть непременно повешенным — потому пуля его и не взяла.

Однако Хведир-Теодор вновь удивил всех. Поговорив с пленником, он категорически заявил, что в суд на него подавать не будет и о том же остальных просит. Тут уже и Ярина диву далась. Как можно заризяку миловать? И главное: о чем это Хвостик с Хведиром говорили, если им обоим ни слова не понять? Невидимый толмач сгинул вместе с химерным паном Рио да с чернявой ведьмой. С Хвостиком говорил пан писарь — по-польски да по-немецки, Агмет — по-татарски и турецки, а беглый стрелец Ванюха Перстень — по-московски. Говорили, да все без толку — Хвостик лишь глаза таращил да блекотал по-непонятному. И как блекотал! Не голос — бесовское наваждение, мурашки по коже бегут. Раз услышишь — перекрестишься, два — под лавку спрячешься!