Роберт Сальваторе - Компаньоны

Он хотел проклясть Морадина, но при этом с неизбежностью проклинал себя.

— Ох, какой же я дурак! — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. Он потряс головой и разразился потоком ругани. — Идиотский выбор, — закончил он. — Я сам от всего отказался.

Сказав так, он кивнул, словно пытаясь убедить самого себя. Ибо на всякую возникающую у него в воображении картину, как Морадин вознаграждает его, тут же находилась другая: Кэтти-бри, или Дзирт, или Реджис. Кэтти-бри, его приемная дочь... как мог он покинуть ее в тяжелый миг, когда она особенно нуждалась в нем?

Он надеялся, что через несколько коротких лет снова увидит ее.

— Нет, — услышал он собственный голос, потому что эти годы будут не «короткими», а бесконечными.

Он сосредоточился на Дзирте. Был ли у него когданибудь друг лучше? Преданнее, включая готовность говорить ему, что он не прав? О, Бренор был любим многими, и среди его клана у него были сотни верных слуг и десятки любящих друзей вроде Тибблдорфа Пуэнта. Но Бренор знал, что Дзирт понимает его лучше всех, и Дзирт никогда не обращался с ним с особой почтительностью, как с королем, но скорее с прямотой, которая зачастую требуется от друга.

— О них были мои мысли, когда я выбирал путь из леса, — сказал Бренор холодным камням. — Я был нужен своим друзьям.

Он беспомощно рассмеялся при мысли о том, к кому обращены его слова. Если он и адресовал их Реджинальду, то этим Реджинальдом был он сам. Он не испытывал родственных чувств к мертвому дворфу, у чьей могилы он стоял, да и откуда им было взяться?

Итак, он пришел сюда, чтобы поговорить с самим собой, поговорить с уже ушедшими и с богами, что ожидали их. Он испытывал потребность объяснить свое решение, но еще, говоря о причинах, побудивших его выйти из Ируладуна, вместо того чтобы войти в пруд, сулящий ему Дом Дворфа, Бренор понимал, насколько неубедительно должны звучать его слова для Морадина, а в особенности для Клангеддина, требующего умирать славной смертью, что король Бренор Боевой Топор, безусловно, исполнил.

А потом глупейшим образом сам все испортил! Он отринул традиции, отрекся от всего, что было дорого дворфам, и все это ради друзей, в чьих жилах не текла кровь Делзун. Он чувствовал, что энергетика того момента в Ируладуне подвигла его на импульсивный выбор, поскольку теперь, когда прошло больше половины времени до назначенной встречи, у Бренора не было ощущения, что с каждым годом он приближается к своей заветной цели, — скорее, годы уводили его все дальше и дальше от нее.

Ибо всякий очередной день, когда эта мерзость, по имени Реджинальд Круглый Щит, продолжала жить на свете, оскорблял Морадина, оставленного ради богини, имеющей больше отношения к эльфам.

Голова его поникла под тяжестью вины. Из глаз струились слезы.

Расстроенный дворф побрел прочь, обратно в туннели, но горькие мысли не оставляли его, они были материальными, словно призраки тысяч умерших дворфов поднялись и тыкали в него своими холодными костлявыми пальцами.

Бренору казалось, что мир утратил равновесие. Он мог винить Миликки, но это казалось ему недостаточным. Мог обвинять себя, но при этом чувствовать укоры совести в собственном вероломстве по отношению к тем, кто любил его в прежней жизни.

А еще он мог винить богов дворфов, как сделал это, когда король Эмерус бросил ему в лицо: «Как ты смеешь позорить своего отца!»

— Какие же мы все игрушки! — пробормотал он снова, и разлившаяся в сердце пустота сковала его.

Он остановился, обернулся к могиле Реджинальда и замотал головой.

— Нет,— решил он, — я не мог взять и выбросить все это прочь, потому что нечего было выбрасывать. Нечего!

И снова Бренор понял, что движется по замкнутому кругу, виня то других, то себя, вплоть до того места, что вызывало в нем полнейшее отчаяние: это не его выбор лишил его всего, чем он дорожил, а в первую очередь сам факт, что подобный выбор вообще был ему предложен!

— Будь проклята ты, Миликки, и твой Ируладун! — бросил Бренор. Он зарычал и топнул ногой по каменному полу. — Будь проклят и ты, Морадин! Ты не пришел и не забрал меня. Я заслужил себе место, а ты не пришел и не забрал меня!

Причина случившегося представлялась очевидной:

потому что Морадину было все равно.

Глава 11. Наставник

Год Третьего цикла

(1472 по летоисчислению Долин)

Дельфантл

Шаста Меховая Нога, владелица постоялого двора в Дельфантле, расположенного ближе других к воде, прервала на время мытье стаканов, оглянулась на завсегдатая своего заведения, как раз сидящего в баре, и многозначительно кивнула.

Ее постоянный клиент, Эйвербрин Паррафин, какоето время глупо таращился на нее, действительно не зная, что делать. Она предупредила его, что в последнее время о нем наводят справки — один влиятельный тип, в частности, — и выражение ее лица ясно дало ему понять, что тот, о ком они говорили, нашел его.

Эйвербрин поднял свой стакан и залпом влил в себя его содержимое, подкрепляя свое мужество. По крайней мере, он надеялся, что это возымеет именно такое действие, хотя, с бренди или без него, этот заросший щетиной хафлинг не мог набраться храбрости обернуться. Он слышал, как стучат по полу тяжелые башмаки, и звук этот приближался к нему.

Разом вспотев, он огляделся — лишь глазами, поскольку повернуть голову не осмеливался.

Он почувствовал, как его похлопали по плечу, и, уставившись в пол, увидел трость из слоновой кости. Он немного повернулся, по-прежнему не поднимая глаз, и в поле его зрения попала пара красивых сияющих черных сапог, нарядные брюки, аккуратно заправленные в них, и затканная золотой нитью перевязь, на которой висела тонкая рапира, — ее искусно украшенная рукоять не оставляла сомнений в том, кому она принадлежит.

Эйвербрин с трудом сглотнул и, собравшись с духом, смог повернуться еще немного и оказался лицом к лицу с самым знаменитым и опасным из хафлингов. Он увидел аккуратно подстриженную бородку клинышком Дедушки Периколо и его потрясающий берет с тугим бортиком и переливчатым восьмиугольным донышком, кокетливо сдвинутый набок, с золотой заколкой на переднем отвороте. Он был сделан из какого-то блестящего синего материала — экзотической ткани, незнакомой Эйвербрину. Ткань была простегана ромбиками, расположенными под углом друг к другу таким образом, что часть из них отражала свет, а часть поглощала.

— Дедушка Периколо, — тихо шепнул он и умолк, быстро потупившись.

— Не рановато ли для выпивки? — поинтересовался Периколо. — Но денек все равно славный! Можно присоединиться к вам?

Эйвербрин так нервничал, что с трудом понимал слова, и ему пришлось довольно долго переваривать их, прежде чем кивнуть, промямлив: