Робин Хобб - Странствия Шута

Я не стала указывать ей на то, что она не слишком преуспела в этом тогда в поместье. Не было смысла в уязвлении ее гордости. Мне хотелось узнать побольше, но я услышала, как Двалия звала одну из своих помощниц и указывала на нас.

– Сделай вид, что хочешь спать. Прикрой глаза и медленно иди за мной. И не пытайся говорить со мной, пока я с тобой первая не заговорю. Нельзя, чтобы они узнали.

Я кивнула, плотно сжав губы. Я хотела сказать, что могу быть такой же внимательной и настороженной, как и она, такой же умной и знающей, когда нам можно разговаривать. Но Шун уже нацепила ту маску отчужденности, которую носила с тех пор, как ее затащили в сани. Мне стало интересно, притворялась ли она все это время. Во мне поднялась волна паники. Я не была такой же проницательной, как она. Я слышала, что они говорили, будто я – мальчик, но у меня не было сил переживать, что они ошибаются. Также как бояться, что они узнают, что я не была той или тем, кем они меня считали. Раньше я не боялась того, что произойдет, если правда раскроется. Но не теперь. Сердце колотилось и скакало. Коричневый суп пытался заставить меня заснуть, а страх – продолжать бодрствовать. Как можно было выглядеть сонной, когда я едва могла отдышаться?

Шун споткнулась или сделала вид, чтобы натолкнуться на меня. Врезавшись в мое плечо, она больно ущипнула меня.

– Сонная, – предупредила она на одном дыхании. Ее губы едва двигались.

– Шайсим, ты в порядке? Твой кишечник вел себя удовлетворительно? – Одесса говорила так, будто бы болтовня о моем кишечнике была такой же светской, как разговор о погоде.

Я покачала головой и положила руки на живот. Мне было плохо от страха. Возможно, я могла бы выдать страх за дискомфорт.

– Я просто хочу спать, – ответила я.

– Да, это хорошая идея. Да. Я сообщу Двалии о твоих проблемах с кишечником. Она даст тебе масло.

Мне не хотелось, чтобы она мне что-то давала. Я нагнула голову и пошла, слегка согнувшись, чтобы никто не видел моего лица. Палатки ждали нас. Их пологи из отбеленного холста закруглялись полукружьями, и, полагаю, с расстояния их можно было принять за снежные холмы. Все же мы не озаботились необходимостью уйти достаточно далеко от дороги, а стреноженные лошади перебирали снег в поисках замерзшей травы. Идущий мимо путник определенно заметил бы их и ярко разукрашенные сани. И палатки солдат, коричневые и заостренные, и их разномастных лошадей. Так зачем беспокоиться и маскировать наши палатки? Что-то в этом меня беспокоило, но потом, по мере приближения к палаткам, волна сонливости накрыла меня. Я широко зевнула. Хорошо бы отдохнуть. Забраться под свои теплые одеяла и заснуть.

Шун брела рядом с нами. Когда мы подошли ближе к нашим палаткам, я заметила, что за нами наблюдают несколько солдат. Хоген, привлекательный насильник, все еще сидел верхом на своей лошади. Длинные золотистые волосы были гладко заплетены, усы и борода аккуратно причесаны. Он улыбался. В ушах у него были серебряные колечки, а на плаще – серебряная пряжка. Он стоял на часах? Он посмотрел на нас сверху вниз - хищник, наблюдающий за добычей, и что-то сказал вполголоса. Рядом с лошадью Хогена стоял воин с половиной бороды; его щека и подбородок с другой стороны были ссечены, как очищенная картошка, и ни единого волоска не росло со стороны гладкого шрама. Он улыбнулся шутке Хогена, но солдат с темными волосами цвета зрелого желудя только проследил за Шун собачьим взглядом. Я ненавидела их всех.

Рык вырвался из моего горла. Одесса резко обернулась ко мне, и я заставила себя издать отрыжку.

– Прошу прощения, – сказала я, стараясь казаться сонной, смущенной и не в своей тарелке.

– Двалия может помочь тебе, Шайсим, – успокоила она меня.

Шун, минуя нас, вошла в палатку, пытаясь двигаться так, будто она была все еще мертва для всего в этом мире, но я заметила, как напрягались ее плечи, когда таращившие глаза солдаты заговаривали. Она была маленькой кошечкой, смело разгуливающей среди принюхивающихся собак. К тому времени, как я стояла у входа в палатку, стягивая с себя усыпанные снегом сапоги, Шун уже зарылась в одеяла, спрятавшись ото всех.

Я была совершенно уверена, что не хочу помощи от Двалии в чем бы то ни было. Эта женщина ужасала меня. У нее было нестареющее лицо, круглое и в то же время тонко очерченное. Ей могло быть тридцать или она могла быть старше моего отца. Я не могла определить. Она была пухлой, как откормленная курица, даже ее руки были мягкими. Если бы я ее встретила в качестве гостьи в моем доме, то приняла бы за чью-нибудь благородную матушку или бабушку, женщину, которая редко прибегала к физическому труду. Каждое сказанное ею и предназначавшееся мне слово говорилось доброжелательным голосом, и даже когда она отчитала при мне своих последователей, то делала это так, будто была скорее расстроена их неудачей, чем рассержена.

Тем не менее, я боялась ее. Все в ней заставляло Волка-Отца рычать. Не громкое рычание, а тихо оскаленные зубы, от которых волосы на моем затылке встают дыбом. С той ночи, когда они меня забрали, даже в моменты забытья я чувствовала, что Волк-Отец со мной. Он не мог ничем мне помочь, но он был рядом. Он был тем, кто посоветовал молчать, кто сказал мне копить силы, наблюдать и выжидать. Мне придется помочь себе самой, но он рядом. Когда единственным утешением остается слабое утешение, то за него все равно цепляешься.

Странно говорить такое, но, несмотря на слова, прошептанные Шун, я все равно чувствовала себя более способной лучше справиться с нашей ситуацией. Ее слова открыли мне глаза на опасность, которую я не брала в расчет, но не дали мне уверенности в том, что она собирается нас спасти. Если нас вообще кто-либо может спасти. Нет. Напротив, ее слова показались мне хвастовством, не для того, чтобы впечатлить меня, а чтобы поддержать ее собственные надежды. Обучение убийцы. Я заметила в ней мало похожего на это в течение совместно проведенных недель в Ивовом Лесу. Вместо этого я видела в ней тщеславную пустышку, сосредоточенную на получении стольких красивых вещей и легкомысленных развлечений, сколько можно купить за деньги. Я видела ее плачущей и рыдающей из-за стенаний так называемого призрака, который на самом деле оказался запертым котом. И я видела, как она флиртовала с Фитц Виджилантом, и ее попытки проделать то же самое с Риддлом и даже, я чувствовала, с моим отцом. Все ради получения того, что она хотела. Выставлять напоказ свою красоту, чтобы привлечь внимание.

А потом пришли мужчины и обернули ее же оружие против нее самой. Красота и шарм, красивая одежда, которые она использовала в своих целях, не смогли спасти ее от них. Наоборот – сделали ее мишенью. Теперь я размышляла, не были ли красивые женщины более уязвимыми, скорее выбранными такими мужчинами на роль жертв. Я прокрутила это в уме. Я знала, что изнасилование это и повреждения, и боль, и оскорбление. Я не знала всех подробностей, но не обязательно познавать тонкости искусства владения мечом, чтобы понимать, что такое колющая рана. Шун была ранена, и сильно. Так сильно, что была готова принять меня в качестве кого-то вроде союзника. Я думала, что помогаю ей, когда забирала ее той ночью. Теперь я засомневалась, а что если, в самом деле, я вытащила ее с раскаленной сковороды прямо в пламя огня вместе с собой.