Ирина Шевченко - Осторожно, женское фэнтези. Книга вторая

Но спасибо за попытку, господин доктор.

Когда вернулись милорд Райхон с инспектором, я тут же заявила, что устала и хочу к себе, в общежитие. И нет, никаких прогулок под звездами, просто телепортируйте меня к крыльцу, а все дела — завтра. Завтра после обеда, потому что, если кто-то вдруг не понял, я не собираюсь менять распорядок дня и давать библиотекарю шанс заподозрить, что мне что-то известно или я чего-то боюсь. Хотя я боюсь, конечно, потому что я — слабая девушка, а вы — сильные и умные мужчины, вот и думайте, как меня защитить и не упустить при этом стирателя реальностей.

Речь была короткой, но проникновенной, и спорить со мной не рискнули.

Оливер открыл портал к общежитию, заверил, что мне ничто не угрожает и пожелал спокойной ночи. Сотни незаданных вопросов читались в его глазах, но я не стала затягивать прощание, чтобы позволить ему озвучить хоть один: и правда, не сегодня. Пусть возвращается к инспектору и Грину, им есть, что еще обсудить. А меня ждал разговор с подругами. Нужно было без паники рассказать о случившемся с Норвудом, уверить, что парень в полном порядке, а в лечебнице его оставили, чтобы перестраховаться, наврать с три короба о том, что это был несчастный случай: что-то о нарушениях требований безопасности, разлитом масле и неисправном дверном замке.

Потом — ванна с успокоительными травами, чай с успокоительными травами, несколько капель лавандового масла на наволочку и желанный покой…

Но покой мне только снится.

Вернее, даже не снится.

Снилось мне другое.

Темный терминал, свет из-за приоткрытой двери, негромкая музыка. Лишь миг сомнений, и решительный шаг в неизвестность… Или в известность?

В огромном зеркале отражается белоснежное платье: сверкающий атлас расшит бисером и искусственным жемчугом, пышная юбка, спущенные плечи. Веночек на голове — словно корона из заиндевелых цветов. Фата невесомым облаком…

А в глазах — счастье.

В моих глазах.

— Принцесса, — улыбается отец.

— Принцесса? — фыркаю смешливо, задираю нос: — Королева!

Гляжусь снова в зеркало: и впрямь королева.

Подбираю юбки, любуюсь новыми туфельками… только бы не натерли, нужно пластырь захватить…

— Ваше величество, — рапортует мама, выглядывая в окно. — Карета прибыла. Прынц уже торгуется с челядью у подъезда… Слушайте, я вообще не знаю, кто это такие. Ну, те, что выкуп с жениха требуют. Из наших только бабу Маню вижу. Мариш, посмотри, что это за предприимчивые граждане решили поживиться на чужой свадьбе.

— Мам, да ну их…

А сердце колотится. Руки дрожат. И ноги тоже.

Сейчас он войдет, увидит меня и замрет на пороге. Выдохнет восхищенно, букет, который должен был отдать мне, сунет от волнения маме, протянет руки, и мое счастье отразится в его глазах…

Мое счастье. Яркое, пронзительное. Все, о чем только можно мечтать, чего только можно желать и в этой жизни, и во всех остальных. И ничего мне уже не нужно, лишь раствориться в этом счастье.

А за спиной, отрезая путь к отступлению, закрывается медленно ведущая в терминал дверь…

— Нет! Не хочу!

Казалось, я орала в полный голос, и крик разбудит все общежитие, но Мэг на соседней кровати даже не заворочалась.

Значит, и это приснилось.

— Не хочу, — прошептала я, уголком одеяла вытирая со щек слезы и кутаясь поплотнее. — Не хочу снова…

…пережить это.

Сказки не получилось.

Карета превратилась в тыкву, королева — в мышь, жизнь — в разбитое корыто.

И этого не переписать.

Видит бог — надеюсь, он действительно видит, — держалась я долго. Но случившееся с Норвудом, ненамеренный, но болезненный тычок от Грина, заставивший вспомнить, кто я есть, и последовавший за разговором сон, слившись, стали той самой каплей, что переполнила чашу, склонила весы, закоротила сложную схему…

Открыв поутру глаза, я поняла, что устала — это не то слово, которым можно охарактеризовать мое состояние, что в голове у меня нет ни одной путной мысли, а где-то в районе солнечного сплетения за ночь успел свить гнездо страх, но поскольку соображала я крайне туго, так и не смогла понять, чего боюсь: неведомого библиотекаря, не выполнить миссию и застрять навсегда в этом мире, или выполнить и вернуться в свой.

Если бы я верила, что слезы помогут или принесут хоть какое-то облегчение, наверное, поплакала бы. Может быть, закатила бы настоящую истерику, заламывала бы руки и билась бы лбом о стену, проклиная все и вся. Разбила бы что-нибудь — например, чашку Сибил, которую провидица забыла у нас в комнате с вечера. Что-нибудь порвала бы и сожгла…

Но вместо этого я встала, почистила зубы, сходила в столовую, плотно позавтракала и пошла в лечебницу. Поздоровалась с леди Пенелопой, оставила верхнюю одежду и поднялась на второй этаж. Заглянула в палату, где лежал Рысь, убедилась, что чувствует он себя уже лучше, намного лучше, судя по тому, как резко отпрянула от него при моем появлении сидевшая у постели Шанна, перебросилась с ними обоими парой слов и вернулась к наставнице.

Обход, осмотр, истории, листы назначений… От леди Пенелопы пахло кровью и болью, веяло холодом целительской магии, раньше я этого почти не чувствовала…

А Грин даже не зашел.

Думала, он захочет обсудить то, о чем вчера говорил с Оливером и Крейгом. Заберет меня к единорогу, чтобы спокойно пообщаться, а там, черт бы с этим общением, уткнуться в теплую шею, пальцами в гриве запутаться, заглянуть в звездные глаза моего чуда — глядишь, и отпустило бы. Но нет.

И Шанна все сидела у Норвуда, будто у нее не было сегодня занятий. Но, может, и к лучшему: я сама не знала, хочу ли я серьезного разговора. Жив — и хорошо.

Обед.

Столовая.

Затем — главный корпус.

Дорогой — навязчивое ощущение чужого взгляда. Охрана? Библиотекарь?

Слабость в коленях и терпкая полынная горечь на языке.

Из зеркала в гардеробной на меня смотрела бледная перепуганная девица. Синее платье с изящной вышивкой и кружевным воротничком теперь совсем не шло к глазам, выцветшим и потускневшим. Губы пересохли и растрескались. Я облизала их и растянула в улыбке — девица преобразилась на миг, стала похожа на ту, прежнюю. Но лишь на миг…

Ректор меня ждал. Но не один. У чайного столика — последней моей надежды на душевный покой — умостились инспектор и профессор Брок, а после обмена любезностями мне вместо чашки чая подсунули стопку бумаги и письменный набор. О пирожных можно было не вспоминать.

Я и не вспоминала.

Слушала. Записывала. Записывала и слушала. Потом только слушала. Потом — только… Нет, нельзя что-либо записывать, не слушая. Разве что собственные мысли, а их я не доверила бы бумаге. Лучше чужие — в них больше смысла и почти не чувствуется тоскливой обреченности…