Ирина Шевченко - Осторожно, женское фэнтези. Книга вторая

Нашелся Саймон не в тренировочном зале и не в одной из пустых аудиторий, где имел привычку засиживаться, проверяя контрольные. Нашелся он в самом неожиданном для себя месте — на кафедре. Мистер Вульф сидел за столом. Стол, как выяснилось позже, ему только утром выделили в этом, если можно так сказать, сердце факультета, чем официально признали за вчерашним аспирантом и позавчерашним студентом гордое звание преподавателя. Правда, со «вчера» прошло уже пять лет, не говоря уж о «позавчера», но у аксакалов от магических наук память хорошая, и Саймон мог еще пару десятилетий числиться у них желторотиком, посему не было ничего удивительного, что столу, к слову, маленькому, поцарапанному и засунутому в самый темный угол общей преподавательской комнаты, он несказанно обрадовался и с момента окончания занятий просидел тут, и с ним, со столом, за это время успел сродниться настолько, что я всерьез заподозрила, что тренировки у нас сегодня не получится.

Однако нельзя было не отметить наличия у судьбы некого компенсационного механизма. Место в полиции для Норвуда и стол для Саймона после случая с Джереми Адамсом смотрелись именно такой компенсацией, несоизмеримо маленькой, но после всего особенно приятной.

Впрочем, о столе я узнала не сразу. Начал Саймон, как полагается, с приветствия и ставшей уже ритуальной фразы «Я помню». Потом спросил, как дела, и я коротко рассказала ему последние новости, начиная с пожара в библиотеке, в котором пострадал Рысь, заканчивая сегодняшним происшествием в ректорской приемной. Официальные версии событий боевик уже слышал, узнав неофициальные, но правдивые, погрустнел и нахмурился. Что-то подобное он, по его словам, подозревал, но до последнего надеялся, что подозрения не подтвердятся. Помолчали, повздыхали. Ни я, ни он пустых разговоров не любили, а обмусоливать одно и то же смысла не было — только сильнее почувствовали бы себя беспомощными и бессильными перед меняющейся действительностью.

Саймон неуверенно предложил сознаться все же ректору и Крейгу в том, что и он «в деле». Рассказать о вырезанных на его груди именах — возможно, это и другим сохранило бы способность помнить. Но тут же сам сказал, что его память ни на что больше не влияет: из дневника, который он начал вести исчезают имена пропавших и целые страницы с записями событий. Я высказала теорию, что, быть может, в ту ночь, когда я вырезала на нем имена, нам удалось зафиксировать воспоминания не только благодаря моему странному дару, но и его искреннему желанию помнить. Спонтанно принятое решение, сильные эмоции, открытость и вера в успех — если верить учебникам, так, не разумом, а сердцем, в древности вершилось волшебство. Нет гарантий, что получится повторить это намеренно…

Хотя причина, по которой я не хотела рассказывать милорду Райхону о Саймоне и надписях на его груди, была иная. Я уже не боялась сознаться в обмане — сейчас, уверена, Оливер понял бы, пусть не сразу, не без обид и упреков, но понял бы. Обвинений в неподобающем поведении и фривольных, как однажды высказался ректор, отношениях с бывшим куратором, о чем, кажется, подумал сам Саймон, я тем более не боялась. Меня волновало другое. Вырезанные мной на коже имена врезались и в память, но не могли остановить изменения реальности. А шрамы с тела свести непросто. Как и с души. Я должна была думать и об этом. Что, если не получится найти библиотекаря и обратить произошедшие перемены? Кому тогда нужны воспоминания о том, чего не вернуть? Зачем усложнять жизнь тому же Оливеру?

О том, что если я не выполню условия Мэйтина, Трайс погибнет и никакой жизни не будет вообще, я тоже помнила, но допускала, что в новой реальности те условия могли утратить актуальность… Ладно, я просто хотела верить, что даже если все будет плохо, все не будет плохо настолько и мир, так или иначе, спасется. И люди в нем живущие. И будут счастливы вопреки всему. Хоть, положа руку на сердце, не представляла, как это счастье возможно…

Но снова писать ножом по живой плоти и множить помнящих, которые все, что могут, так это привлечь ненужное внимание библиотекаря и стать его новыми жертвами, — зачем?

Я поделилась последней мыслью с Саймоном, и он согласился, что такого нельзя исключать. А затем, заметив, что я совсем сникла, отвлекся от грустных тем и представил мне Свой Собственный Стол, в подробностях живописав церемонию «вручения», торжественное лицо декана и свою искреннюю радость по поводу личного места на кафедре и перехода на новый уровень в глазах коллег.

Рассказ немного приподнял мне настроение, но этого все же было мало, и боевик, с сожалением оторвавшись от статусной мебели, пошел переодеваться для тренировки. А уже в зале спохватился и поинтересовался, достаточно ли я оправилась от болезни, чтобы заниматься.

Честно сказать, я и сама забыла, что он заходил ко мне в лечебницу, как не задумывалась и над тем, откуда он вообще узнал, что я заболела.

— Я шел не к вам, — немного смущаясь, разъяснил Саймон. — Нужно было зайти к доктору Грину, забрать лекарство для матери. О том, что вы приболели, узнал от него и решил навестить, раз уж все равно был там. Но вы к тому времени ушли…

О моем самочувствии он особо не тревожился. Грин, сохраняя врачебную тайну, выдал ему версию для широкого круга: у меня банальная простуда, а в лечебнице меня оставили на всякий случай, предполагая аллергию на ряд лекарственных препаратов. И не верить столь опытному целителю у Саймона причин не было. Молодого человека куда сильнее озадачила внезапная рассеянность Грина, которой прежде за ним никто не замечал: доктор обещал приготовить капли для мисс Милс и забыл, сказал, что сделает на неделе и сам занесет.

Это наводило на размышления.

Саймона — на параноидные: не сказалось ли искажение реальности и на докторе, а если так, то кого еще и как могло зацепить?

Меня — на странные…

«Забывчивости» Грина я не удивилась, легко выведя по имеющимся данным, что лекарство мисс Милс доктор отдал мне. И решение было не спонтанное, как мне показалось, он принял его еще утром, когда приходил Саймон. Получалось, поставил нам с «драконшей» один диагноз? Значит, у мисс Милс все не так уж страшно, просто нервное переутомление… Или у меня все намного хуже, чем я думаю?

Или капли применяются при разных заболеваниях только в разных дозировках. Я решила, что проблем и загадок мне и так хватает, и остановилась на этом варианте. А полтора часа тренировок практически в прямом смысле выбили из меня лишние мысли и сомнения.

— Чувствую себя совершенно бесполезным, — сказал Саймон во время прощания. — Даже не представляю, чем я могу вам помочь.

— Не хотите попробовать снова собрать Огненный Череп? — предложила я серьезно.